Лето ночи - Дэн Симмонс

Они были в каком-то неизвестном Майку, но показавшимся ему странно знакомом, месте: холмистое пастбище с высокой, обильной травой. Майк не совсем понял, что он, собственно, тут делал, но он заметил сидевшего на камне у самого края обрыва Дьюана и пошел к нему. Обрыв был страшно высоким, гораздо выше всего, что Майк видел до сих пор, даже выше, чем скала в парке округа Старвед Рок, куда однажды они ездили всей семьей, когда Майку было шесть лет. Далеко внизу виднелись города, текла широкая река, по которой медленно скользили баржи. Дьюан сидел, не поднимая глаз, и как всегда записывал что-то в блокнот. Когда Майк подошел и сел рядом, он перестал писать.

– Мне жаль, что ты заболел, – сказал Дьюан и поправил очки. Затем отложил блокнот в сторону.

Майк кивнул. Он не был уверен в том, что говорит то, что можно, но тем не менее произнес это.

– Мне жаль, что тебя убили.

Дьюан пожал плечами.

Майк прикусил губу. В конце концов он должен спросить об этом.

– Это было больно? Я хочу сказать больно, когда тебя убивают?

Теперь Дьюан ел яблоко. Чуть помолчав, ответил:

– Конечно, больно.

– Извини. – Майк не мог придумать, что еще сказать. По другую сторону камня, ближе к Дьюану, щенок играл с какой-то мягкой игрушкой. Затем, со странным спокойствием сна Майк заметил, что это был во всем не щенок, а маленький динозавр. А мягкой игрушкой была зеленая горилла.

– У тебя серьезные проблемы с этим Солдатом, – проговорил Дьюан и протянул недоеденное яблоко Майку.

Тот покачал головой.

– Ага.

– У остальных ребят тоже есть свои проблемы, знаешь.

– Да? – переспросил Майк. В эту минуту солнце заслонил какой-то самолет. Оказалось, что это часть птицы. – У кого, у остальных?

– Ты знаешь, о ком я говорю. У остальных ребят.

Это объяснило Майку все. Он говорил о Дейле и Харлене. Может быть и о Кевине тоже.

– Если вы будете продолжать воевать по одиночке, – снова заговорил Дьюан и поправил очки, – вы кончите также, как и я.

– Что же нам делать? – спросил Майк. Ему послышался лай собаки… Настоящей собаки… И некоторые другие звуки, больше напоминавшие ему его собственный дом больше, чем вид этого места.

Дьюан не смотрел на него.

– Разузнай кто такие эти люди. Начни с Солдата.

Майк встал и подошел к краю утеса. Внизу ничего не было видно, все застилал туман или что-то похожее на тучи.

– Как я могу сделать это?

Дьюан вздохнул.

– Ну, за кем оно охотится?

Майку даже не показалось странным, что Дьюан сказал «оно», вместо того, чтобы сказать «он». Солдат был именно оно.

– За Мемо.

Дьюан кивнул и нетерпеливым движением поправил очки.

– Значит и спроси у Мемо.

– Ладно, – согласно кивнул Майк. – Но как мы сможем разузнать что-нибудь об остальных? Я хочу сказать, что мы же не такие умные, каким был ты.

Дьюан не пошевелился, но каким-то образом оказалось, что он сидит теперь гораздо дальше. На том же самом камне, но гораздо дальше. И теперь они сидели не на краю обрыва, а скорее на городской улице. Уже было темно… Довольно холодно, смахивало на зимний день. Камень, на котором сидел Дьюан, превратился в обычную скамейку. И Дьюан вроде ожидал автобуса. Он хмуро, почти сердито, взглянул на Майка.

– Ты всегда можешь спросить меня, – сказал он. Когда увидел, что Майк не понял его, то добавил, – плюс, к тому же ты и сам умный.

Майк хотел было запротестовать, сказать Дьюану, что он не понимает и половины того, о чем тот обычно говорит, и читает не больше одной книги в год, но заметил, что Дьюан уже встает и садится в автобус. Только это был вовсе не автобус, а что-то вроде гигантской сельскохозяйственной машины с окошками по бокам и маленькой рулевой рубкой наверху, вроде той, что Майк видел однажды на картинке, и гребным колесом впереди, которое ощетинилось блестящими острыми лезвиями.

Дьюан высунулся из окна.

– Ты очень умный, – проговорил он, обращаясь к Майку. – Умнее, чем ты думаешь. Плюс, у тебя есть одно большое преимущество.

– Какое? – прокричал Майк, стараясь не отстать от автобуса/машины. Он уже не мог отличить лица Дьюана от окружавших его пассажиров. И не видел чьи руки ему машут.

– Ты живой, – донесся голос Дьюана. И улица опустела.

Майк проснулся. Все тело горело и болело, пижама и простыни стали влажными от пота. День едва перевалил за полдень. За окном пылал яркий солнечный свет, воздух висел неподвижным маревом. В комнате было не меньше сотни градусов, несмотря на работающий вентилятор. До Майка доносились снизу голоса матери и кого-то из сестер.

Ужасно хотелось пить, но он чувствовал себя слишком слабым, чтобы встать, и он знал, что ему не перекричать гуденье пылесоса. Тогда он удовлетворился тем, что перекатился поближе к окну. В глаза ему бросилась трава около ванночки для птиц, которую соорудил его дедушка несколько лет назад.

Спроси Мемо.

Ладно, как только он почувствует, что способен натянуть джинсы и спуститься вниз, он это сделает.

Весь следующий день, воскресенье, десятого числа, мама Харлена с ума сходила от злости на него, будто бы это он кричал на нее, а не Барни с доктором Стаффни. В доме повисло молчаливое напряжение, которое Харлен отлично помнил со времен стычек мамы с отцом: час или два остервенелого крика и потом недели три холодного молчания. Но ему лично это было по фиг. Если таким образом можно удержать ее дома, удержать между ним и лицом в окне, то он согласен вызывать констебля каждый вечер, чтобы тот задавал ей хорошую взбучку.

– Разве можно сказать, что я пренебрегаю тобой, – рявкнула она на Харлена, когда тот подогревал себе суп на обед. До этого она вообще не говорила с ним. – Бог знает, сколько часов я провела, работая для тебя, заботясь о доме… Харлен невольно бросил взгляд в гостиную. Единственным чистым местом были те один-два дюйма стола, которые они очистили накануне вечером. Барни перемыл потом всю посуду и чистый стол казался чужаком на знакомой кухне.

– Не смейте говорить со мной таким тоном, молодой человек, – огрызнулась мама.

Харлен изумленно глянул на нее. Он не сказал ни одного слова.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Эти двое… Налетчиков… Ворвались сюда и взяли на себя смелость читать нотации мне, как мне следует воспитывать моего ребенка. «Преступное пренебрежение», сказал он. – Голос матери дрожал. Она замолчала, чтобы зажечь сигарету и Харлен заметил, что руки у нее дрожат также сильно. Она помахала в воздухе спичкой, выдохнула дым и выпрямилась, забарабанив острыми, ярко накрашенными ногтями по столу. Харлен не мог отвести взгляд от полукружия помады на мундштуке сигареты. Он ненавидел это – следы помады на окурках, разбросанных по всему дому – больше, чем что-либо еще. Это зрелище доводило его просто до сумашествия и он сам понятия не имел почему.