Постчеловек: глоссарий - Рози Брайдотти

как таковой в безличности его присутствия – светает, вечереет, смеркается[104]. В более широком смысле именно это третье лицо наделяет бытием и артикулирует его, как во французском выражении il y a (Serres, 1997: 46).

Серр, безусловно, придает большое значение таким третьим пространствам, пространствам перехода и преобразования, аберрации и неисчислимости – середине, где все начинается. Таково пространство, где обитает паразит, неистребимый шум, который сопровождает и делает возможной любую осмысленную коммуникацию, пространство отклонений и отскоков, порождающих новые проекты и сущности (entities), таково и пространство извилистого, неуловимого «северо-западного прохода» между различными институциональными культурами знаний естественных и гуманитарных наук. И самого себя Серр описывает как занимающего такое третье пространство, зону «осведомленного третьего» (Le Tiers Instruit – оригинальное французское заглавие книги The Troubadour of Knowledge [англ. «Трубадур знания»]). Он левша, которого научили пользоваться правой рукой, то есть, по словам самого Серра, «совершенный» левша, потомок гасконских крестьян, ставший моряком, математиком, философом, всегда находящийся посредине, в неразрешимом. Третье лицо и третье пространство одновременно предшествуют и следуют за противопоставляющим различением субъекта и объекта или себя и другого, открывая вселенную во всей ее турбулентной генеративности.

пространство внешнего вообще —

всеобъемлющее исключенное

все остальное – объективность

необходимость – il faut [фр. необходимо]

от ничего ко всему

и обратно

Искусство и литературу иногда называют по существу гуманистическими занятиями, но они, быть может, в той же мере отмечены учреждающим ингуманизмом. Делёз некогда сказал, что литература теснее связана с имперсональностью третьего лица, чем с первыми двумя лицами (я/ты): «Первое и второе лицо не могут служить условием литературного высказывания; литература начинается тогда, когда в нас рождается некое третье лицо, лишающее нас силы говорить „Я“» (Deleuze, 1997d: 3; Делез, 2002: 13)[105]. Третье лицо артикулирует пространство не только пропущенных или отсутствующих людей, «грядущего народа» (Deleuze, 1997d: 5; Делез, 2002: 15), к которому, по словам Делёза, обращаются искусство и литература, но и того, что он в другой работе называет «некоей жизнью» (Deleuze, 2001; Делёз, 2021). «Некая жизнь» описывает состояние чистой имманентности того рода, которую Спиноза, еще один из собеседников Делёза, размещал между божественной «субстанцией», то есть, бесконечностью «атрибутов», через которые она определяет себя, и «модусами», в которых она актуализируется (Spinoza, 1992; Спиноза, 1999). Эта жизнь состоит из виртуальностей, событий и сингулярностей и, таким образом, обладает своеобразием, которое не может быть сведено к определенному тождеству (Deleuze, 2001; Делёз, 2021). «Некая жизнь» как таковая предшествует своей собственной индивидуации в виде субъекта или организма. Действительно, как полагает Клэр Колбрук, «некая жизнь» не приписывает с необходимостью приоритет органическому, ее можно мыслить скорее как имперсональную силу различия и становления, выходящую за пределы биологической эволюции, включающую в себя геологическую и планетарную праисторию, к которой обращается «геофилософия» Делёза и Гваттари (Colebrook, 2010; Deleuze, Guattari, 1994; Гваттари, Делёз, 1998).

Бразильская писательница Клариси Лиспектор (как и Делёз, заядлая читательница Спинозы) называет такое «оно» внечеловеческой жизнью материи, образующей безличный субстрат опыта и субъективности, не являющейся непосредственно доступной ни им обоим, ни, безусловно, языку, требующей, чтобы слова использовались как «приманки… в ловле того, что не было бы словом». К «оно», получающему характеристики вроде «живое и мягкое» и «твердое, как галька», можно подойти лишь окольными путями, через последовательность мифических, животных, растительных и минеральных метаморфоз, умножение аналогов и персон, выражающих его смещающееся и неуловимое бытие: насекомые, птицы, лягушки, тигры, черные пантеры, ведьмы, Диана-охотница, смертоносные болота, пещеры, заполненные сталактитами и окаменелостями. Иногда, однако, можно уловить момент его непосредственного явления, например, наблюдая за рождением животного:

«Родиться: я видела, как рожала кошка. Котенок выходит на свет, упакованный в мешок с жидкостью, съежившись в нем. Мать вылизывает мешок, пока он наконец не разрывается, и котенок оказывается почти что на свободе, его удерживает лишь пуповина. Потом создательница-кошка-мать разрывает эту связь зубами, и в мире появляется еще один факт. Этот процесс и есть – оно».

Lispector, 2010: 28

«Оно» – не животное, рожденное в мир таким путем, а процесс его рождения.

Так что же, «оно» – одно из обозначений бессознательного? Может быть. А может быть, и нет. Описание бессознательного Фрейдом опирается как на немецкое третье лицо единственного числа среднего рода – Es, так и на латинское Id. Для Делёза, Лиспектор и Серра, однако, третье лицо обозначает нечто более обширное, чем психическую экономию подавления либидо и отцовский закон, которые станут частью ортодоксии более позднего фрейдизма. Жан-Люк Нанси признаёт это, когда пишет, что, в конечном счете, концепция Id Фрейда относится к тому, «что нас связывает… не только нас, людей, но и всех существ – животное внутри нас и даже растение, минерал» (Nancy, 2012: 91).

летучие мыши, крысы, крабы, тараканы, дикие лошади…

плотоядные растения

легендарные животные

воплощения стихий

мифический секс

мягкая устричная плацента

твердая галька

бог – это «оно»?

Мы можем задать вопрос, являются ли указания на такую внечеловеческую и асубъективную жизнь симптомами нынешнего кризиса гуманизма, подпитываемого, среди прочего, глобальным капитализмом, стремительными технологическими изменениями и ужасами надвигающейся экологической катастрофы? Или искусство и литература сегодня лишь высказывают то, что многие люди многих других времен и земель всегда знали? Датский антрополог начала XX века Кнуд Расмуссен во время путешествий по Арктической Канаде в 1920-х годах выяснил, что ее хозяева, инуиты, использовали имя «Сила (Sila)» для обозначения энергии (как правило, но не всегда, отождествляемой с мужским началом), в разных отношениях связанной с воздухом, ветром, погодой, материальной средой в целом или одухотворяющим «дыханием» природного мира. Сила (иначе называемый «обитателем ветра») считался защитником традиционных предписаний, он наказывал нарушителей табу, а также охранял шаманов и их таинства, покровительствовал им. Расмуссен выяснил, что шаманы инуитов получали свою мощь не от свиты духов-помощников (принимающих различные человекообразные или животные формы), но от менее определенной, рассеянной энергии, которую в конечном счете невозможно персонифицировать. Шаман (ангакок) по имени Наджагнек с острова Нунивак описал Силу Расмуссену таким образом:

«Великий дух, поддерживающий мир, погоду и все живое на земле, такой могучий дух, что он говорит с людьми не обычными словами, а бурей, снегом, дождем и яростью моря – всеми силами природы, которых боится человек… Когда все хорошо, Сила не посылает вестей людям, а уходит в свое бесконечное ничто, удаляется. И там он остается, пока люди не вредят жизни и почитают тех, кого они едят… Никто не видел Силу; где он живет – загадка, ведь он и среди нас, и несказанно далек».

Rasmussen, 1999: 385–386

что скрывается между «ты» и «я»?