Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Владимирович Бавильский

на груди (где-то среди них затерялись Рахиль и сын ее Иосиф), одеты в изумрудные, багряные и золотые платья. Они посылают вперед себя рыжебородого Иакова, который, вроде как ничего не опасаясь, светски общается с братом-военачальником. Безмятежность, с которой изображена эта встреча, заранее обещает хороший конец.

Внутри собора есть еще много чего интересного и даже важного, но понятно же, что после «Голгофы» лампочка внимания выгорает и следует остановиться на какое-то время, взять паузу за столиком уличного кафе, чтобы под кофе включить впечатления на перемотку, найти место, где можно заархивировать часть частностей. Чтобы из всего остального почти на бегу, на скорую руку наварить варенья, по консистенции и цвету похожего на облепиховое.

***

Тем более что уличный сироп выходной Кремоны, идеально походящий для прогулки, – примерно такого же света. Для разминки затекшего зрения нужно обойти Дуомо по кругу, это отдельный, неповторимый аттракцион, а затем вернуться на Кафедральную площадь с другой стороны уже немного иным человеком, обогащенным знанием кирпичной изнанки.

Площадь вокруг маленькая, неровная, заставленная рухлядью, точно бабушкина кладовка, словно за всем этим хозяйством никто не ходит и оно постепенно приходит в негодность.

Тем более что рядом – все та же «всюду жизнь», и мигранты толпами163, и мамки с колясками – их примерно столько же, сколько мигрантов, и старички-одуванчики, да все парами, парами, под ручку.

Раньше в таких челночных поездках на один день хотя бы «фрески» интересовали, а теперь вообще не описать, что именно. Всплески воздушных потоков? Пустыри между кварталами? Фонетические разногласия? Закаты, каждый из которых хочется упаковать в фольгу? Города, где никто даже не догадывается о моем существовании и в которых меня нет, даже без «как бы». Уже нет, еще не было и, скорее всего, не будет. Так хорошо, как обратная дорога в Мантую, так холодно, так странно.

Модена

В Модене началась золотая осень, светит солнце, понедельник и все закрыто, даже Дуомо, поэтому здесь я просто гуляю, «знакомлюсь с городом», «беру на пробу».

Меня, некстати, всегда интриговало это магазинное выражение – «взять на пробу». Что оно значит? Какие обязательства накладывает на говорящего? Папа у меня, как я помню с советских еще времен, любит так объясняться в продуктовых.

Штука в том, что это выражение более всего подходит к ситуации стабильности и товарного изобилия – когда продуктов много и они разнообразные, то можно по чуть-чуть заступать на незнакомую территорию. Эмилия-Романья считается кулинарным центром (а Болонья – кулинарной столицей) Италии, и в супермаркетах действительно приходится ломать голову над бесконечными стеллажами и витринами ветчин и сыров, рыбных и молочных товаров.

Каждый день я беру какие-то новые сорта и марки, время от времени возвращаясь к проверенным. Пасту, кстати, взял за все время путешествия лишь один раз – еще в Равенне, боже ж мой, как давно и далеко это было. Но сорт попался неудачный (слегка ржаной, жестковатый), из-за чего все еще вожу эту постоянно крошащуюся в багажнике упаковку с собой.

В детстве, а рос я впечатлительным ребенком, мне казалось, что если покупатель объявляет при всех: «Беру на пробу», – то назавтра он должен взять то же самое. Типа один раз попробовал, теперь можно взять полную порцию. То, что товар может не понравиться, в голову не приходило: в СССР воспитывали немного иначе.

Ну или как минимум отчитаться о результатах дегустации.

***

В Модене – вновь бабье лето. Солнце лезет в глаза и даже в уши, плещется там, отфыркивается, создает контрастные тени деревьям и троллейбусным проводам (троллейбусы в Модене истошно-желтые). На въезде в город долго едешь мимо городского колумбария, далее следует сильно разросшаяся петитная часть, где можно бросить машину на бесплатной стоянке и пойти мимо школ и институтов, автовокзала и рынка в центр центра, который встречает людей Дворцом музеев – то есть выставляя художественные и исторические собрания в качестве эпиграфа к исторической своей части. Дверь во Дворец музеев, кстати, открыта, в кассе сидит дядечка, который разводит руками: «В понедельник все музеи Италии не работают». Чтобы уже точно никакой лазейки.

«Посмотрите, – говорит дядечка, – римские древности в зимнем саду и дворах палаццо, у нас этих камней как гуталина. Но сегодня – только это». Тут он снова разводит руками, разговор окончен.

Прежде чем попасть к Дуомо и к Палаццо Дукале (оно в Модене чуть ли не самое большое в стране – стоит на горделивой площади, внутренне отчужденное от города, чтобы образовалось внезапно у зрителя ощущение декоративного задника, за который разумом проникнуть уже невозможно), я свернул не туда и забрел в фешенебельный, как мне с голодных глаз показалось, район старинных двухэтажных особняков, где солнечная осень выходит особенно живописной. Уютной. Правда, комфорт этот такого сорта, что его ни одна камера не возьмет. С собой ничего отсюда не унесешь, даже снимка.

А потом была Кафедральная площадь, такая же, как во всех итальянских городах со скелетами. Такая, да не такая, так как великий моденский собор затейливо разнообразен. Сбоку от собора отслаивается Музей Дуомо, связанный с ним перемычками контрфорсов и с опасно накренившейся колокольней. Сама площадь скромная, тихая, отдыхает от трудов праведных.

Точнее, целый каскад неформатных площадей, которыми Дуомо облеплен, точно грибами или же покинутыми гостиными, – они же все крохотные совсем и будто бы на себя замкнутые. Только троллейбусы да велосипедисты время от времени раскрывают в них окна и двери настежь. Галерея Эстенсе во Дворце музеев

И все-таки пинакотека. Это важно, так как картинная галерея Модены – эпилог не только всего рода д’Эсте, но и целого Фераррского герцогства: в 1854-м Франц V – эрцгерцог Австрии по линии д’Эсте и последний правящий герцог Модены – открыл ее на руинах фамильной коллекции. Того, что осталось после вековых мытарств.

В период блеска и расцвета итальянской линии рода претензии семьи д’Эсте на первородство закреплялись приглашением в Феррару лучших художников и скульпторов, а также особенно отборными коллекциями, которыми замок Эстенсе набивался по самую крышу. И для того, чтобы поражать окружение и гостей изысканными богатствами, и чтобы «обменный фонд» разрастался – известно, какие щедрые дары римскому папе Клименту VIII и австрийскому императору Рудольфу II отвалил Чезаре д’Эсте (1552–1628) в январе 1598 года, когда столицу герцогства перенесли из Феррары в Модену. Он ведь унаследовал герцогство от двоюродного брата Альфонсо II, умершего без наследников. Законность этого правопреемства как раз и оспаривали папа в компании с императором, из-за чего Феррара, до этого бывшая феодальным владением пап лишь номинально, была папским государством присвоена, как ни противился тому молодой герцог, вынуждено переформатировавший