Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

Окажись здесь сейчас покойный Бруто, он наверняка посчитал бы меня еще большим дураком, чем я когда-то был в Гуанахуато.

«Разве она не замужем за знатным испанцем?» – наверняка с усмешкой спросил бы он.

Да, все это так. Но я не представлял себе будущего без Изабеллы. Я был словно одержимый: без конца мечтал, как мы сбежим в Гавану и начнем там новую жизнь. У меня было достаточно средств, чтобы обеспечить вполне безбедное существование, хотя и не столь роскошное, к какому она привыкла. Поскольку мне было бы затруднительно доказать право собственности на драгоценности из портфеля генерала Юбера, я задешево продал их в Кадисе, однако все равно сумму выручил немалую.

Ну что же, теперь, когда я вернул себе Урагана, не стыдно показаться на Пасео-де-Букарели и встретиться там со своей возлюбленной.

У Лизарди я разузнал побольше о муже Изабеллы. Он родился в Испании, но, разорившись, отправился в Новый Свет, где его титул стоил больше, чем серебряный рудник. Здесь маркиз нашел себе богатую жену, а овдовев, стал наследником большого состояния. Будучи вдвое старше Изабеллы, он был чванлив, невежествен, узок в плечах, но широк в талии и ничего не смыслил в денежных делах. Короче говоря, типичный гачупино.

Но в любом случае этот человек был законным мужем Изабеллы и мог предложить ей больше, чем Хуан де Завала. Я понятия не имел, как мне заполучить обратно свою любимую, разве что перерезать маркизу горло (причем такую возможность я рассматривал вполне серьезно), однако был полон решимости добиться своего или погибнуть.

Как известно, сеньора Фортуна – большая шутница. Ну кто бы мог подумать, что она уготовила мне если не смерть за прекрасную Изабеллу, то кое-что весьма к этому близкое.

73

Проезжая по улице близ главной площади, я краем глаза заметил вдали силуэт одетой в темное женщины, и мне вдруг вспомнился Гуанахуато: как похожая фигурка женщины, приславшей мне сапоги, поспешно удалилась тогда и скрылась за углом.

Изабелла!

Я погнал Урагана вдогонку. Услышав топот копыт, женщина оглянулась, и я увидел...

– Ракель!

– Хуан!

Некоторое время мы изумленно таращились друг на друга, и лишь потом я вспомнил о правилах приличия и спешился.

– Не могу поверить, что это ты! – вырвалось у меня. – А я думал...

– Да?

Я ухмыльнулся.

– Неважно. Что ты делаешь в столице?

– Я здесь живу.

Я тут же принялся искать глазами обручальное кольцо.

– Я не замужем.

Меня бросило в краску из-за того, давнишнего греха.

Ракель доброжелательно улыбнулась.

– Пойдем перекусим вместе. Мне будет любопытно тебя послушать, Хуан, ведь о твоих похождениях судачат даже больше, чем о войнах в Европе.

Она привела меня к себе, в скромное жилище, выходившее окнами на Аламеду. Ракель жила одна, а с хозяйством управлялась с помощью единственной приходящей служанки-индианки. В Бахио у нее остались родительский дом и друзья, так что она бывала там каждый год.

– Одинокая жизнь мне подходит, – сказала моя собеседница, наливая кофе мне и шоколад себе.

И то сказать, томиться одиночеством ей не приходилось, ибо она учила девочек музыке и поэзии.

– Я также даю своим ученицам и некоторое представление об окружающем их мире, – добавила со смехом Ракель. – Но лишь некоторое, такое, чтобы родители считали, будто я просто готовлю их к замужеству. Кроме того, я всегда очень осторожна в своих высказываниях насчет политики, ибо мне вовсе не хочется, чтобы альгвазилы вице-короля арестовали меня как подстрекательницу и возмутительницу спокойствия. Воздерживаюсь я и от критики в адрес церкви и церковников, этих душителей свободной мысли. До сих пор не могу забыть, как однажды ночью служители инквизиции постучались в нашу дверь.

Мы вспоминали Гуанахуато и беседовали о путешествиях, совершенных мною после того, как я покинул город. Разумеется, я основательно приукрасил историю о том, как покинул колонию разбойником, а вернулся в нее героем. Ну а вопрос о том, как я бросил Ракель, едва лишь у ее семьи возникли затруднения, вообще не поднимался. Поймите меня правильно, я никогда не гордился этим своим поступком, но, откровенно говоря, после всех имевших место событий считал, что для Ракель все обернулось даже к лучшему. Действительно, большая радость выйди замуж за гачупино и потом вдруг узнать, что на самом деле твой супруг – пеон и сын ацтекской шлюхи?

Постепенно разговор у нас зашел об общих знакомых и коснулся Лизарди, которого, как оказалось, знала и Ракель.

– Мы с ним состоим в одном литературном кружке, – пояснила она, охарактеризовав его как человека одаренного, но ненадежного. – Лизарди придерживается весьма прогрессивных взглядов и убедительно их отстаивает, однако, по общему мнению, труслив, и мы остерегаемся говорить при нем открыто: ведь стоит только людям вице-короля на него поднажать, и он наверняка выдаст нас всех с потрохами.

Несколько месяцев назад альгвазилы сыграли с ним злую шутку, – продолжала моя собеседница. – Посадили беднягу в камеру, предназначавшуюся для тех, кого утром отправят на казнь. А один из тюремщиков переоделся священником и явился в узилище, якобы чтобы выслушать исповедь. Говорят, Лизарди предложил назвать поименно всех знакомых ему людей, когда-либо отзывавшихся дурно о вице-короле, если только это спасет его от виселицы.

Я расхохотался.

– Над чем ты смеешься? – спросила Ракель.

– Над собой. Точнее, над собственной тупостью. Я ведь был в Долоресе, когда туда нагрянули люди вице-короля. Так вот, оказывается, в чем дело: это Лизарди меня предал.

– Ты ошибаешься, Хуан. Альгвазилы действительно арестовали его по дороге в Мехико, после того как он оставил тебя в Долоресе, но нет, тебя Лизарди не предавал. Вместо этого он донес на падре Идальго, рассказав властям о его незаконной деятельности. Конечно, они об этом и раньше знали, но до поры до времени закрывали глаза. А затем начали действовать, поняв, что эта история начинает приобретать известность – того и гляди Лизарди распишет ее в своих памфлетах.

– Жалкий пес... И это после того, как падре принимал нас с таким радушием!

Ракель пожала плечами.

– Падре уже давно простил его. У отца Идальго великое сердце, полное бескорыстной любви ко всем людям.

Я хотел было спросить, знает ли Ракель Идальго лично, но тут припомнил, что падре сидел в ее коляске, когда я ударил посмевшего прикоснуться к моей лошади lépero.

Она опустила глаза, уставившись на мои сапоги.

– Знаю, – вздохнул я, – сапоги у меня, прямо скажем, не ахти какие: латаные-перелатаные, их уже толком починить невозможно, но мне они особенно дороги. Только представь, Изабелла прислала их мне, когда я был узником в Гуанахуато.