Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах. - Джон Робинсон

Монгольская конница, пустив в ход тактику стремительного натиска и устрашения, вселявшую ужас повсеместно, успешно покорила территорию Сирии, но в Египте в распоряжении Калауна находилось самое многочисленное население во всем исламском мире. Созвав рать, неисчислимо превосходившую войско монголов, он выступил на защиту своего царства. Вкупе его кавалерия и пехота являли собой крупнейшее воинство на Ближнем Востоке, и сугубо численный перевес неприятеля вынудил монголов отступить в Ирак. Чтобы отобрать у султана-мамелюка хоть часть Сирии, Палестины или Египта, монголам требовалось не в пример большее войско.

Между тем монгольские источники подкреплений порядком иссякли: империя Чингисхана раскололась, распавшись на удельные улусы под властью сыновей и внуков великого хана, – у каждого имелись собственные предпочтения и устремления. Хан Хубилай, могущественнейший из всех, мало-помалу проникся древней китайской культурой, став искренним буддистом. Хан Золотой Орды – так стали называть монголов-кипчаков – склонился к исламу, и еще до конца года официально провозгласил, что и сам, и его род стали мусульманами. Как таковой, он не только отказался выступить на стороне персидских монголов против египетских мамелюков, но и стал их потенциальным противником. Так что персидским монголам под началом ильхана Абаги оставалось полагаться только на себя, но зато они могли воззвать к своим вассальным христианским державам Армении и Грузии, а также к некоторой части турков-сельджуков. Боэмунд Триполийский присягнул на верность Абаге, но в его распоряжении войск почти не имелось. Посему крупной военной помощи надлежало искать только в союзе с католиками крестоносных держав, в том числе и с военными орденами. И Абага снарядил послов в Акру.

Монгольские эмиссары растолковали баронам и великим магистрам, что в будущем 1281 году ильхан Абага намерен послать все свое войско – могучую армию в сто тысяч человек – в Сирию, ставя себе конечной целью завоевание Египта. В благодарность же за помощь крестоносцев людьми и припасами Абага ручался, что в числе наград будет и все изначальное Иерусалимское королевство. Все упования крестовых походов сбудутся.

У католиков по-прежнему не было ни единой власти, ни единого мнения. Внутренние дрязги настолько их раскололи, что они даже не могли рассмотреть предложения монголов. Роберто де Сен-Северино получил строжайший наказ Карла д'Анжу поддерживать дружеские отношения с султаном Калауном, так что в ответ на просьбу эмиссаров он пустил в ход все рычаги, имевшиеся в его распоряжении, чтобы только им помешать. Послы Абаги возвращались в унынии и недоумении, наверняка понимая только одно: на помощь крестоносцев ильхану рассчитывать не приходится. Ничуть не больше преуспели и послы монголов, отправленные прямиком к Папе и ведущим монархам Европы.

Калаун же, прекрасно осведомленный своими соглядатаями о монгольской дипломатической инициативе, вслед за монгольской депутацией заслал в Акру свою, предложившую десятилетнее перемирие, распространявшееся и на тамплиеров с госпитальерами. Предложение встретило полнейшую поддержку Роберто де Сен-Северино, в своем радении дошедшего до того, чтобы сыграть роль осведомителя Калауна в стане христиан. С глазу на глаз несколько египетских посланников советовали крестоносцам не бросаться очертя голову на соглашения с Калауном, потому что уже зреет заговор с целью свергнуть султана. И даже назвали имена. Тогда Роберто да Сан-Северино стремглав ринулся упредить Калауна, успевшего вовремя схватить и казнить заговорщиков, тем самым удержавшись на троне.

Получив заверения Роберто, что предложенное перемирие потрафит Карлу д'Анжу, Великий Магистр Вильям де Боже подписал сказанное от имени ордена тамплиеров в мае 1281 года. Великий Магистр госпитальеров тоже поставил свою подпись, а через пару недель после него – и Боэмунд. Калаун ликовал, что своими дипломатическими ухищрениями обезопасил в грядущей монгольской войне свой западный фланг от всякой угрозы со стороны христиан. А пока шли переговоры, Калаун перебросил свое войско из Египта, основав ставку в Дамаске. И приготовился дать бой.

К сентябрю монгольская армия наконец собралась и выступила в Сирию. Военный альянс так и не набрал сотни тысяч людей, на которую рассчитывал Абага, но все же дал солидное воинство в пятьдесят тысяч монголов при поддержке тридцати тысяч христиан из Армении и Грузии, занявших место на правом фланге монгольской армии. Все очень удивились, когда к ним присоединился отряд рыцарей-госпитальеров из Маргата, решивших закрыть глаза на мирный договор, подписанный их Великим Магистром в Акре.

В конце октября 1281 года Калаун выступил навстречу монголам, сойдясь с ними близ города Хомс, километрах в восьмидесяти от побережья между Тортозой и Триполи, и сам возглавил центр мусульманского воинства. Ему противостоял брат ильхана Абаги, главнокомандующий монгольской рати Мангу-Тимур. Когда две рати схлестнулись, тяжелые христианские рыцари на правом фланге монголов сокрушили левый фланг мусульман; не выдержав, конница противника бежала с поля боя. Ликующие христиане устремились вдогонку за удирающим врагом, даже не заметив, что совсем оторвались от главных сил армии. Перегруппировавшись километров за девять от поля сечи, они устроили привал – видимо, пребывая в заблуждении, что все монгольское воинство бьется столь же доблестно. Так бы оно и было, да только в схватке Мангу-Тимур получил серьезное ранение и запаниковал, потребовав, чтобы немалый отряд его телохранителей сопроводил его с поля боя. Увидев, что они отступают, точно так же запаниковала вся монгольская армия, вскоре обратившаяся в беспорядочное бегство.

Больше всего урона войску приносит не рукопашная схватка лицом к лицу, а стычка лицом к спине, когда спасающихся бегством воинов разят сзади. Монголов настигали мусульманские копья, мечи и секиры, оставив вымощенную монгольскими трупами дорогу до самого Евфрата. Успокоенные, вроде бы победившие армянские и грузинские христиане вдруг остались в полнейшем одиночестве, нежданно-негаданно оказавшись в западне. Пока главные силы мусульман преследовали монголов в северо-восточном направлении, христиане с боями пробивались на северо-запад. Роберто да Сан-Северино самолично явился ко двору султана Калауна с дарами, дабы выразить восхищение решительной победой египтян, полагая, что сие угодно его повелителю Карлу д'Анжу. Роберто было и невдомек, что всего через пару месяцев никому не будет ни малейшего дела до пожеланий Карла д'Анжу.

Унизительное поражение в битве при Хомсе потрясло ильхана Абагу до глубины души. Впав в черную меланхолию, он спустя пару недель скончался. На трон взошел его брат Текудар, поправ права Аргуна, сына Абаги. И хотя мать его была христианкой-несторианкой, а отец отличался полнейшей веротерпимостью, на Текудара сильнейшее впечатление произвело учение Пророка Магомета. Провозгласив, что решил принять ислам, он заодно отрекся и от монгольского титула ильхана Текудара, так что с сего дня и впредь его надлежало именовать султаном Ахмедом. Ему еще предстояло пожалеть, что подданные не поспешили последовать его примеру в своих религиозных предпочтениях.

Когда враждебные мамелюки разгромили дружественных монголов, крестоносцы Святой Земли не пожалели сил на улаживание внутренних разногласий. Тамплиеры поладили с Триполи – настолько, что им вновь дозволили отстроить и укомплектовать свою ставку в этом городе; наверное, именно поэтому они столь неодобрительно отнеслись к новому плану Гвидо Джебельского, ни йоту не растратившего своей лютой ненависти к Боэмунду Триполийскому, каковой отвечал ему столь же пылкой взаимностью.

В январе 1282 года Гвидо вздумалось разрешить конфликт, схватив Боэмунда ночью в его же собственном дворце. Вместе с двумя братьями и группой друзей Гвидо под покровом тьмы пробрался в город, после чего заговорщики встретились в доме тамплиеров. Впрочем, им там отнюдь не обрадовались, попросив удалиться. Когда же те двинулись через город к дворцу Боэмунда, поднялась тревога. Гвидо вместе с соратниками поспешил в находившуюся неподалеку ставку госпитальеров и укрылся в башне, где его и осадила стража Боэмунда. Голод и жажда со временем без труда выгнали бы их оттуда, но тут вступились госпитальеры, упросившие Боэмунда обещать, что Гвидо с товарищами получит свободу, если сдастся. Однако как только враги попали к нему в руки, Боэмунд ничтоже сумняшеся слово нарушил. Приспешников Гвидо швырнули в казематы, где выкололи им глаза, после чего отвели спотыкающихся, истекающих кровью заговорщиков к семьям в Джебель. А Гвидо, двух его родных и одного двоюродного братьев подвергли публичному наказанию – закопали по шею во рву, обратив их глаза к солнцу, и покинули умирать от жажды. А заодно подстрекали горожан швырять в торчащие из земли головы чем попало, что наверняка ускорило их смерть.