ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн

Он поднял фонарь и подал машинисту сигнал к отправлению.

– Видишь? – ликующе сказал Кип Чалмерс Лестеру Тагу в тот момент, когда колеса у них под ногами вздрогнули. – Страх – единственное действенное средство убедить людей работать.

Проводник поднялся в тамбур последнего вагона. Никто не видел, как он сошел по ступенькам с другой стороны, спрыгнул с поезда и исчез в ночной мгле.

Стрелочник замер в полной готовности перевести стрелку, которая направит «Комету» с запасного пути на главный. Он смотрел на «Комету», которая медленно приближалась к нему. Высоко в небе висел ослепительно-белый шар, от которого исходил яркий луч; ноги стрелочника дрожали от гула рельсов. Он знал, что не должен переводить стрелку. Он вспомнил, как однажды ночью, десять лет назад, рисковал жизнью во время наводнения, спасая поезд. Но он понимал, что пришли другие времена. В тот миг, когда он перевел стрелку и увидел, как головной фонарь состава резко дернулся, стрелочник возненавидел свою работу до конца дней.

«Комета» переползла с запасного пути на главный и начала набирать ход; луч головного фонаря, словно вытянутая вперед рука, показывал дорогу, и луч этот обрывался освещенной стеклянной дугой кабины.

Некоторые пассажиры не спали. Когда поезд начал свое извилистое восхождение, они увидели в темноте за окнами небольшое скопление огней Уинстона, а потом эту темноту разрезал свет красных и зеленых сигнальных огней у входа в тоннель. Огни Уинстона становились все меньше и меньше, а черная дыра тоннеля все расширялась. Временами сигнальные огни застилала черная пелена – густой дым паровоза.

Приближаясь к тоннелю, пассажиры увидели, как далеко на юге высоко в горах, в скоплении скал, играл и изворачивался на ветру яркий огонек. Они не знали, что это, да и не хотели знать.

Говорят, что катастрофы – дело слепого случая, и нашлись бы такие, кто сказал бы, что пассажиры «Кометы» не были ни виновны, ни ответственны за то, что с ними произошло.

В купе "Б" первого вагона ехал профессор социологии. Он учил своих студентов, что способности человека не имеют значения, что усилия индивидуума тщетны, что совесть – бесполезная роскошь, что нет таких понятий, как «человеческий разум», «характер» и «достижение личности», что все достигается коллективными усилиями и коллектив, а не личность решает все.

Мужчина из седьмого купе второго вагона был журналистом. Он писал, что принуждение ради доброго дела справедливо и нравственно, и считал, что у людей есть право применять физическую силу против других людей: ломать жизни, душить честолюбие и желания, топтать идеалы, сажать в тюрьмы, отнимать, убивать – ради того, что они сочтут добрым делом. Он никогда не пытался разобраться, что считать злом, а что – добром; он говорил, что всегда поступает в согласии со своими «чувствами» – чувствами, которые не коренились в знании, поскольку он считал, что чувства превыше знаний, и всецело полагался на собственные «благие намерения» и силу оружия.

Женщина в десятом купе третьего вагона, пожилая школьная учительница, год за годом превращала беззащитных детей в жалких трусов, уча их тому, что воля большинства есть единственное мерило добра и зла, что большинство может поступать, как ему хочется, что нельзя выделяться из толпы, надо быть как все.

Мужчина из купе "Б" спального вагона номер четыре владел газетой. Он провозглашал, что люди порочны по самой своей природе и не способны к свободному существованию, а их основные желания, если оставить их без присмотра, – обманывать, грабить и убивать друг друга. Он не сомневался, что нужно управлять при помощи лжи, грабежа и убийства, которые должны быть прерогативой правителей, – только так можно заставить людей работать, научить их нравственности и держать в рамках порядка и правосудия.

В купе "Г" пятого вагона расположился бизнесмен, который приобрел свое дело, шахту, благодаря правительственному кредиту в соответствии с Законом о равных возможностях.

Купе "А" спального вагона номер шесть занимал финансист, который сколотил состояние, скупая замороженные облигации железных дорог и размораживая их с помощью друзей из Вашингтона.

Мужчина, занимавший пятое место в вагоне номер семь, был рабочим, уверенным в своем праве на труд, независимо от того, нужен его труд работодателю или нет.

Женщина, ехавшая в шестом купе восьмого вагона, была лектором и считала, что, являясь потребителем, имеет право на транспортные услуги, независимо от желания или нежелания железнодорожников их оказывать.

Мужчина, занимавший купе номер два в девятом вагоне, состоял профессором экономики и сторонником отмены частной собственности. Он объяснял свою позицию тем, что интеллект не играет никакой роли в промышленном производстве, что человеческий разум зависит от материальных орудий труда и что каждый способен управлять заводом или железной дорогой, главное – заполучить оборудование.

Женщина в купе "Д" спального вагона номер десять уложила своих двоих детей на верхнюю полку, тщательно закутав их, чтобы уберечь от сквозняков и толчков. Она была женой человека, занимавшего ответственную правительственную должность и продвигавшего указы в жизнь. Она оправдывала это, говоря: «Мне все равно, они бьют исключительно по богатым. И вообще я должна прежде всего думать о детях».

В третьем купе одиннадцатого вагона трясся маленький слюнявый неврастеник, писавший вульгарные пьески, в которые, под видом общественно значимых идей, вставлял мелкие непристойности, суть которых сводилась к тому, что все бизнесмены подлецы.

Женщина, занимавшая купе номер девять в двенадцатом вагоне, была домохозяйкой, считавшей, что имеет право выбирать политиков, о которых ничего не знает, чтобы они управляли гигантскими предприятиями, о которых она не имеет ни малейшего понятия.

В купе "Е" спального вагона номер тринадцать ехал адвокат, любивший повторять: «А что я? Я уживусь с любым политическим режимом».

Мужчина в купе "А" четырнадцатого спального вагона числился профессором философии. Он заявлял, что разума нет (откуда вы знаете, что тоннель опасен?); нет реальности (как вы докажете, что тоннель существует?); нет логики (почему вы считаете, что поезда не могут передвигаться без локомотивов?); нет принципов (с чего мы должны придерживаться закона причин и следствий?); нет прав (почему бы не прикрепить людей к рабочим местам насильно?); нет нравственности (что может быть нравственного в управлении железной дорогой?); нет абсолютных истин (вообще, какая разница, живы вы или нет?). Он считал, что люди ничего не знают (зачем противиться приказам вышестоящих?); что никогда ни в чем нельзя быть уверенным (откуда вы знаете, что правы?); что надо действовать в соответствии с моментом (вы ведь не хотите потерять работу?).