Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Граф Утаньята некоторое время стоял молча, и мрачность на его лице медленно застывала в новой маске, которая показалась Мегвин чем-то похожим на торжество.

— Нет большей угрозы? — спросил граф, смакуя каждое слово. — Нет большей дани? — Он сплюнул жвачку цитрила на пол перед креслом короля. Несколько стражников Ллута вскрикнули от ужаса, арфист, тихо наигрывавший что-то в углу, выронил инструмент с немелодичным грохотом.

— Собака! — Гвитин вскочил, его стул отлетел в сторону. В одно мгновение его обнаженный меч оказался у горла Гутвульфа. Граф презрительно смотрел на принца, подбородок его едва заметно подался назад.

— Гвитин! — рявкнул Ллут. — В ножны, будь ты проклят, в ножны!

Гутвульф скривил губы.

— Пусть его. Валяй, щенок, убей посланника короля, тем более что я безоружен! — У дверей слышалось бряцание оружия, люди графа, преодолев первое остолбенение, двинулись вперед. Рука Гутвульфа взлетела в повелительном жесте.

— Нет! Даже если сопляк перережет мне глотку от уха до уха, никто из вас не обнажит меча! Вы отправитесь в Эркинланд. Король Элиас будет очень… заинтересован. — Его люди немедленно застыли на месте — вороньи пугала в доспехах.

— Отпусти его, Гвитин, — приказал Ллут. В его голосе была холодная ярость.

Принц, не сводя горящего взора с эркинландера, вложил меч в ножны. Гутвульф провел пальцем по крошечному порезу на горле и равнодушно взглянул на поблескивающую каплю крови. Мегвин обнаружила, что она не дышала, и сделала глоток воздуха, только увидев алое пятно на пальце Гутвульфа.

— Ты будешь жить, и сам расскажешь обо всем королю Элиасу, Утаньят, — только едва заметная дрожь нарушала ровный тон короля. — Я надеюсь, что ты расскажешь ему еще и о смертельном оскорблении, которое ты нанес дому Эрна, оскорблении, которое неизбежно повлекло бы за собой твою смерть, если бы ты не был эмиссаром Элиаса и Рукой Короля. Ступай.

Гутвульф повернулся и пошел к своим людям. Дойдя до них, он через весь зал обратился к королю Ллуту:

— Вспомни, что ты не знал большей дани, какую мог бы заплатить, — проронил он, — когда услышишь треск огня в башнях Тайга и плач твоих детей. — Тяжело ступая, он удалился.

Мегвин нагнулась и трясущимися руками подняла кусок разломанной арфы.

Обмотав скрученную струну вокруг запястья, она подняла голову, чтобы посмотреть на отца и брата. То, что она увидела, заставило девушку вернуться к бесполезному куску древа у нее в ладони, и струна туго затянулась на ее белой руке.

* * *

Печально глядя в пустую камышовую клетку, Тиамак расстроенно выдохнул враннское проклятие. Третья ловушка, и ни одного краба. Рыбья голова, служившая приманкой неблагодарным животным, разумеется, исчезла без следа. Безнадежно всматриваясь в мутную воду, он ощутил странное чувство, что крабы обладают даром предвидения, — может быть даже сейчас они поджидают появления клетки с очередной пучеглазой головой. Он представил себе, как огромное племя сбегается к ней, ликуя, и вытаскивает наживку палочкой или подобным ей орудием, ниспосланным крабьему племени от какого-нибудь преуспевающего ракообразного божества.

Интересно, поклоняются ли ему крабы, как ангелу в мягком панцире, дарующему им хлеб насущный, или взирают на него с холодным и циничным равнодушием банды бездельников, собирающихся освободить пьяного собрата от переполненного кошелька?

В мрачной уверенности, что справедливо последнее предположение, он снабдил новой наживкой тщательно сплетенную клетку и позволил ей плюхнуться в воду, одновременно разматывая спутанную веревку.

Солнце медленно скатывалось к горизонту, окрашивая широкое небо над топью красноватыми и оранжевыми, цвета хурмы, тонами. Направляемая шестом плоскодонка мягко скользила по водам Вранна, которые местами отличались от суши только видом растительности. Тиамака мучило ощущение, что все сегодняшние неудачи — это только начало долгого неумолимого прилива. С утра он разбил свою лучшую чашу, в уплату за которую целых два дня составлял родословную Роахога-гончара.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В полдень раздробил кончик пера и пролил большую банку чернил из ягодного сока, погубив почти готовую страницу своего манускрипта. И, наконец, если только крабы не устроили нечто вроде фестиваля в стенах его последней ловушки, вечером придется довольствоваться весьма скудным ужином. Сколько можно есть суп из кореньев и рисовых сухариков?

Молча приступив к изъятию последней западни, он вознес безмолвную мольбу Тому, Кто Всегда Ступает По Песку, чтобы как раз сейчас маленькие обитатели дна пихались и толкались из всех сил, чтобы пробиться в заманчивую клетку.

Благодаря своему неслыханному образованию, которое включало в себя даже год в Пирдруине, Тиамак теперь не очень-то верил в Того, Кто Всегда Ступает По Песку, но продолжал испытывать к нему определенную нежность, примерно как к очень старому дедушке, который часто падает дома, но когда-то приносил вкусные орехи и вырезанные из дерева игрушки. Кроме того, от молитв нет никакого вреда, даже если совершенно не веришь в то, чему молишься. Это помогает сосредоточиться и производит крайне благоприятное впечатление на окружающих.

Ловушка медленно поднималась, и сердце забилось чуть быстрее в коричневой груди Тиамака, заглушая назойливое недовольное бурчание его желудка. Но сопротивление оказалось недолговечным, вероятно, просто какой-то корешок зацепился и соскользнул, поскольку клетка внезапно легко выскочила и запрыгала по поверхности мутной воды. Что-то двигалось внутри; он поднял клетку так, чтобы лучи закатного солнца проходили сквозь нее, и прищурился. Два крошечных глаза таращились на него со стебельков, два глаза, принадлежащих крабу, которого легко можно было зажать в кулаке.

Тиамак фыркнул. Не трудно вообразить, что происходило под водой: бойкие братья-крабы, уговаривающие самого маленького испытать западню, маленький не в силах выбраться и горько рыдает, а бессердечные старшие хохочут и размахивают клешнями. Потом появляется гигантская тень Тиамака, клетка внезапно уходит вверх, и озадаченные братья-крабы в замешательстве смотрят друг на друга, не зная, как объяснить маме отсутствие малыша.

Тем не менее, думал Тиамак, принимая во внимание зловредную пустоту в животе, если это все, что сегодня нас ожидает… очень маленький, но в супе будет неплох.

Он еще раз сощурившись заглянул в клетку и вытряхнул пленника себе на ладонь. К чему обманывать себя? Это День-Бега-По-Песку, уж что есть, то есть.

Крабеныш с плеском плюхнулся в воду. Тиамак даже не потрудился снова поставить западню.

Привязав лодку, он взобрался по длинной лестнице к себе в домик, на смоковницу. Тиамак поклялся удовольствоваться супом и сухариками. Обжорство — это порок, напомнил он себе, препятствие между душой и сферой высоких истин.

Втягивая лестницу на крыльцо, он думал о Той, Что Произвела Человеческое Дитя, у которой не было даже супа из кореньев, так что она питалась только камнями, грязью и болотной водой, пока все это не соединилось у нее в животе и она не произвела на свет глиняное дитя, первенца человечества.

Все это делает суп из кореньев до крайности привлекательным, не правда ли?

Кроме того, на сегодня множество дел, помимо вкусного ужина, — к примеру, переписать испорченную страницу манускрипта. Соплеменники могут считать его просто чокнутым, но кое-где есть люди, которые прочитают его обзор Савранских лекарств целителей Бранна и поймут, что болота тоже могут рождать истинно ученые умы. Но ах! — краб скрылся под водой вместе с банкой папоротникового пива.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вымыв руки в миске с водой, приготовленной перед уходом (для этого ему пришлось согнуться в три погибели, потому что между тщательно отполированной доской для письма и кувшином с водой совершенно не было места), Тиамак услышал, как что-то царапается на крыше. Он вытер руки о набедренную повязку и внимательно прислушался. Звук повторился: как будто конец его сломанного пера потерли о солому.