Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 — Ох, батюшка ты наш! — прерывая мои слова, восклицали они. — Да можно ли на эту сволочь положиться, не такие же ли они глупые бородачи, как и пугачевские, и не восстанут ли еще сами вместе с ними противу нас? Ахти! ахти! какая беда, и зачем нас нелегкая понесла сюда, дома все–таки было бы надежнее и лучше.

 — Да, как бы не так, — рассмеявшись против хотения, сказал я, — а мне так кажется, что здесь мы меньшей опасности подвергнемся, нежели дома. Там наши люди первые могли бы быть нашими злодеями и врагами, а здешним — мы сторона дело. Ничем мы им еще не нагрубили, к тому же здешних и то убеждать может, что они ныне сделались собственными государыни, а не господскими!

 Сим и подобным сему образом старался я всячески домашних своих ободрять и утешать, хотя на сердце и у самого меня было не лучше и не спокойнее, как и у них. Тысяча разных мыслей толпились тогда в уме моем, и каждая из них смущала и мучила меня наперерыв пред другою, и я не знал, к которой из них прилепиться было лучше. Опасность была действительно очевидная, и нельзя было не признаться, что была она истинная и великая.

 «Почем знать, — думал и говорил я сам себе, — может быть, и правда, что этот злодей с своей сволочью уже недалеко и скоро дойдет и до нас сюда. Недаром вдруг такая строгость и такой скоропостижный наряд. Но, ах! что могут сделать эти бородачи? Не такие же ли они скоты бессмысленные, как и те самые, можно ли на них полагать какую надежду? Нет у них ни командиров, и не может быть никакого порядка, да и вооружить их чем и чем можно, кроме одних кос, топоров и рогатин; а у него, сказывают, есть и пушки, и ружья, и все везде, проклятый, награбил. Так могут ли дурачье наше стоять? Да что говорить, они первые готовы будут к нему передаться и против самих же нас обратить оружие свое. И ах! как жаль, что наши войска и армия еще далеко и не успела сюда возвратиться, а без ней что мы здесь сделаем: передушат нас всех, действительно, как кур… К тому же, такая беда, что мне в случае нужды и уехать отсюда куда–нибудь для спасения своего нельзя будет, что ты изволишь? Но правду сказать, куда теперь изволишь сунуться? Не везде ль опасность одинакова? И не весь ли черный народ вообще когда не вявь, так в сердцах своих бунтует и готов поднять на нас свои руки?»

 Сим и подобным образом помышлял я сам в себе, смущался и беспокоился крайне духом. Что касается до моих боярынь, то не взмилилась им и Киясовка, и управительство мое, и все и все, а они рады б были забиться хоть бы в трущобу какую, а только спасти живот свой. А признаться, что и самому мне приходило иногда на мысль почти то же, и я не один раз сам в себе мыслил: уж не поискать ли где–нибудь в здешних больших лесах и не заметить ли самого глухого места, куда б можно было, в случае крайней нужды, для спасения своего скрыться.

 Вот до какой крайности перепугала и смутила нас сия неожидаемость, и тогдашнее первое число августа будет нам навсегда памятно. Не только весь тогдашний вечер провели мы вне себя, но и во всю ночь уснуть почти не могли, а занимались беспрерывно мыслями о предстоящих бедствиях и напастях; а едва только настал новый день, как прискакавшие с такими же известиями начальники села Покровского с деревнями вновь увеличили наше смущение. А не успел я сих с надлежащими приказаниями отправить, как явился уже и у нас из Коломны солдат с инструкциею и приказанием о наряде также людей и колико можно скорейшем отправлении оных в Коломну.

 Сие взбудоражило нас еще и того более, и тем паче, что глупый солдат не мог нам ничего точного сказать, для чего бы сии люди собирались, а подтвердил только те же народные слухи о Пугачеве, какие мы уже слышали. Но, как по всему видимому дело не походило на шутку, а надобно было спешить, то, позабыв все свое смущение и гореванье и оставив тем заниматься своим боярыням, спешил я скорее велеть согнать к себе весь народ для выбора и назначения сих так называемых уланов, которых с одного сего села с деревнями надлежало мне отправить десять человек; а между тем, покуда они были сгоняемы, призвав кузнеца, велел ковать как можно скорее для них пики, ибо иным нечем было в скорости вооружить оных.

 Итак, выбор и наряд сих уланов {Уланы — конные воины в особой одежде в обтяжку, с копьем, на котором значок, флажок.} был первым почти моим важным делом по вступлении в должность, но было оно для меня и наитруднейшее. По обыкновению моему, еще не знал я как и приступить к оному, и тем паче, что по собранию всего схода повстречалось со мною в том множество непредвидимых затруднений. Как наряжались и отсылались они не инако как для сражения и на войну, то натурально никому охотою туда иттить не хотелось, но все перепирались между собой, и всякий старался отклонить от себя сию напасть. Вдруг поднялся превеликий шум и прение между всеми, и я, для пресечения всего того, другого не нашел, как, разверстав весь народ на четыре кучи, велел им кидать жребий. Но как и сей был для всякого страшен, то поднялся опять шум и крик; начали говорить, что есть и без киданья жребья такие люди, которых бы в посылку сию нарядить следовало, а именно, отбывавшие от прежних рекрутских наборов беганием, выдергиванием у себя зубов, подрезыванием пальцев и другими бездельничествами; и все кричали, что чем добрых людей посылать, так лучше бы сих к тому назначить.

 — Очень хорошо, — сказал я, — так подавайте–ка их сюда, на что лучше.

 Итак, все сии молодцы тотчас были отысканы, мне представлены, и десять человек из них мною выбраны и назначены.

 После сего надлежало говорить и совещаться о том, какую им сделать подмогу и каких употребить лошадей? Немало было и о том толков и крику, и кончили тем, что с общего всех согласия определили дать подмоги каждому пешему по одному, а конному по три рубля на неделю, а лошадям быть бы их собственным, а дать им за каждую по шести рублей да за седло полтину. Наконец, сделался вопрос, где взять вскорости на сие деньги? Но и сей решили мы скоро тем, что согласились одного мужика освободить впредь от рекрутства и получить с него тогда же за сие двести рублей.

 Не успел я сего дела и довольно удачно кончить, как гляжу, катит ко мне и тамошний частный смотритель, для высылки уже оных. Чиновником сим был тогда барон Николай Осипович Соловьев, живший верст за двенадцать от села нашего, и сей случай познакомил нас с сим добрым, любезным и честным человеком, сделавшимся потом нашим хорошим знакомцем и приятелем. Как приехал он к нам уже перед вечером и он нас, и мы его полюбили, то уняли мы его у себя ужинать, и с того времени началось у Нас с ним знакомство.

 Он находился в таких же смущенных мыслях, как и мы, и не мог нам также ничего обстоятельного сказать о причине сей тревоги, а выполнял только присланное к нему строгое повеление из города. Но, по счастию, в самый тот же день ввечеру получили мы известие, что тревога сия была совсем пустая и что Пугачева нет и в завете в такой близости, как мы себе воображали. От сего хотя и отлегнуло сколько–нибудь у нас на сердце и поуспокоились наши мысли, но как известие сие было приватное и не совсем достоверное, то необходимо надобно было повелеваемое исполнить. Почему я на другой же день поутру выбранных своих уланов и отправил с приказчиком в Коломну, дав ему от себя письмо к воеводе.