ФАТА-МОРГАНА 2 (Фантастические рассказы и повести) - Альфред Ван Вогт

И получались лишь дикие выдохи:

— …е…е…е…е…е…е…Е! — одиноко и испуганно, словно детский плач.

А потом на его лице отразился другой вопрос: «Зачем?»

Он стиснул кулаки, глянул на срою бессильную грудь.

Господь одарил нас ужасным подарком. Но еще ужаснее — память.

Он вспоминал.

И начал оттаивать: тело как-то съежилось, слабое сердце замерло — закрывалась некая дверь в вечность и ночь.

Он был недвижим в моих руках, но веки его затрепетали над мертвыми еще глазами. Теперь он задавал себе самый страшный вопрос: «К т о сделал это со мною?»

Глаза открылись, и пристальный взгляд впился в меня.

«Ты?» — спрашивал он.

«Да, — безмолвно ответил я. — Это я попросил, чтобы ты ожил этой ночью»!

«Ты! — глаза его распахнулись, тело вздрогнуло, а потом, почти вслух, он спросил о самом мучительном. — Зачем?»

Мне вдруг передался весь его ужас.

В самом деле, зачем я сделал это? Как я додумался пожелать в Рождество именно это — ужасную, мучительную встречу.

Я ощутил себя напуганным ребенком. Что теперь делать с этим стариком? Зачем я прервал его ужасный сон, вызвал из могилы?

Разве я думал о последствиях? Нет, какой-то безумный толчок вышвырнул меня из дома на это поле скорби, и разума тогда во мне было не больше, чем в камне, брошенном рукою безумца.

Зачем? Зачем?

А старец, мой отец, стоял, овеваемый метелью, и ожидал моих жалких оправданий.

Я молчал, словно провинившийся ребенок, не в силах сказать ему правду. И раньше, когда он был жив, я часто терялся при нем, а теперь, когда он очнулся от смертного сна, я совершенно онемел.

Ответ рвался из меня, но я не мог пошевелить языком. Мой крик был намертво заперт во мне.

Секунда за секундой уходил отпущенный нам час, а с ним и возможность, последний случай сказать отцу то, что я должен был сказать еще много-много, лет назад, но не успел.

Где-то далеко колокола пробили половину первого рождественской ночи: Христос уже реял в воздухе.

Снег хлопьями сыпался мне на лицо часто и холодно, часто и холодно…

«Зачем? — вопрошали глаза отца. — Зачем ты вызвал меня о т т у д а?»

— Па… — начал я и умолк, потому что его рука стиснула мое предплечье. По лицу его было видно, что он понял.

Ведь это был и его шанс, последняя возможность сказать мне то, что не сказалось при жизни, когда мне было двенадцать, четырнадцать или двадцать шесть. То, что я вдруг онемел, не имело значения. Он сам хотел сбросить путы могильного покоя и сказать это сам.

Губы его разомкнулись. Ему было адски трудно выдавить из себя слова: на такое мог решиться только мощный дух, пусть и обитающий в ветхом теле. Агонизируя, задыхаясь, он выдохнул три слова, и ветер тут же унес их.

— Что? — беспощадно спросил я.

Он крепко держался за меня. Вьюга била ему в глаза, но он ни разу не моргнул.

— Яя… юуу… яааааааа… — судорожно выдохнул он, замолк, вздрогнул и попытался сказать это разборчивее, но получилось то же: — Я… ууу. яяя… а!

— Па! — крикнул я. — Позволь, я скажу за тебя!

Он тихо стоял и ждал.

— Ты хочешь сказать: «Я… люблю… тебя»?

— Ааа! — выкрикнул он. И добавил совсем тихо: — О, да…

— О, папа… — сказал я и, окрыленный жалкой своей удачей, все обретя и все потеряв, ответил: — Милый па, и я… и я люблю тебя!

Мы крепко обнялись.

Я плакал.

И отец тоже. Из какого, иссохшего колодца источились слезы, что дрожали и вспыхивали на его ресницах?

Последний вопрос был задан и последний ответ произнесен.

«Почему ты вызвал меня?»

«А почему возникает желание, почему дарят подарки и почему бывает такая ночь?»

Потому, что мы должны были сказать друг другу то, что не сказали при жизни, сказать это, пока не захлопнутся и не запечатаются навеки волшебные врата.

Все было сказано, и мы просто стояли, обнявшись. Отец и сын, сын и отец, две части единого целого среди снежной пустыни, один счастливее другого.

Слезы замерзали на моих щеках.

Мы долго стояли так на ветру, мы еще услышали, как колокола отзвенели двенадцать и три четверти, но больше ничего не слушали и не говорили — все было сказано. Так истек подаренный нам час.

По всему миру стрелки показали час ночи. Христос-младенец лежал в своих яслях. Колокола прозвонили конец чудесного часа. Как быстро протек он между нашими окоченевшими пальцами.

Отец все обнимал меня.

Увял последний звук колоколов, и я почувствовал, как отец разомкнул объятия, как его пальцы скользнули по моим щекам.

Я слышал, как он легко ступает по снегу. Шаги затихали, затихал и плач во мне.

Я открыл глаза и еще успел увидеть, как он обернулся и помахал мне рукой.

И тут снег опустил завесу.

«Какой он смелый, мой отец, — подумал я, — идет туда и не ропщет».

Я вернулся домой и еще выпил с Чарли у камина. Он взглянул мне в глаза и молча выпил за то, — что он там увидел.

А наверху меня ждала постель, похожая на белое снежное поле.

Снег все летел к моему окну со всех сторон света, падал на все и повсюду, заметал две цепочки следов: одна уходила в город, другая терялась среди могил.

Я лег на свое снежное ложе и вспомнил лицо отца, когда он в последний раз взглянул на меня, помахал рукой и ушел.

Это было самое счастливое, самое молодое лицо из всех, что я видел.

С этим я заснул и больше не плакал.

У. Ле Гуин

ПУТЕШЕСТВИЕ В ГЛУБЬ СОЗНАНИЯ

Перевод с англ. Г.Барановской

— Это Земля? — крикнул он, поскольку все вокруг резко изменилось.

— Да, это Земля, — сказал другой, который находился рядом. — Где же еще ты можешь быть? В Замбии люди катаются с горы в бочках, чтобы подготовиться к космическим полетам. Израиль и Египет внезапно уничтожили всю растительность в своих пустынях Читательский сборник «Ридерс дайджест» купил контрольный пакет в Картеле Объединенных заводов США. Население Земли увеличивается на тридцать миллиардов, к каждому четвергу. Миссис Жаклин Кеннеди-Онассис выходит замуж за Мао Цзе-Дуна в целях безопасности, Россия заразила Марс плесенью.

— Ну что ж, — сказал он. — Значит, ничего не изменилось.

— Ничего существенного. Как любил говаривать Жан Поль Сартр: ад — это другие люди.

— В ад Жана Поля Сартра. Я хочу знать, где я.

— Тогда скажи, кто ты?

— Я.

— Кто «я»?

— Меня зовут…

— Как?

Он стоял, его глаза наполнились слезами, колени дрожали, и он знал, что не помнит, как его зовут. Он был пустым местом, зашифрованной строкой, иксом. У него имелось тело и все прочее, но он не знал, кто он.