Народные сказки и легенды - Иоганн Музеус

Жена встретила его с распростёртыми объятиями. С чисто женским искусством, поцелуями и ласками, она старалась выведать у супруга о его приключении, но тот, сразу перекрыв все подходы к своему сердцу стеной нечувствительности, так ничего и не рассказал. Напротив, он стал подтрунивать над её несдержанным любопытством:

— О мать Ева, твои дочери ещё не перевелись на земле! Любопытство и нескромность по сей день свойственны женщинам. Каждой из них хочется сорвать запретный плод с дерева или приподнять крышку запретного ящика и выпустить спрятанную там мышку.

— Простите, дорогой супруг, — отвечала умная женщина, — но мужчины тоже получили свою долю из наследства матери Евы. Разница лишь в том, что добродушные женщины не могут иметь никаких тайн от мужей. Могу держать пари, что если бы у меня на сердце была какая-нибудь тайна от вас, вы не успокоились бы до тех пор, пока не выведали её у меня.

— А я, — возразил он, — даю слово, что меня совершенно не будет интересовать твоя тайна. Если хочешь, можешь меня испытать.

Матильде только этого и надо было добиться от супруга.

— Хорошо, дорогой господин, — сказала она, — вы знаете, что скоро мне предстоит разрешиться от бремени, и если я рожу здоровое дитя, то позвольте мне самой выбрать одну из крёстных, которая окунёт его в купель. У меня есть подруга, — вы её не знаете, — и я хочу, чтобы вы никогда не принуждали меня открыть вам, кто она, откуда пришла и где живёт. Если вы дадите мне слово, подкрепив его рыцарской честью, и выполните его, то я признаю, что проиграла пари и что мужская стойкость преобладает над женской слабостью.

Вакерман, не колеблясь, дал рыцарскую клятву, и жена была в высшей степени рада, что её хитрость так хорошо удалась.

Через несколько дней она родила девочку. Отец был несказанно рад, хотя появись на свет сын, он обнял бы его гораздо охотнее. Довольный, отправился он к соседям и друзьям приглашать их на крестины.

В назначенный день, заслышав шум колёс подъезжающих экипажей, ржание коней и беготню слуг, роженица позвала верную служанку и сказала ей:

— Возьми этот камень и, став спиной к ручью, не говоря ни слова, брось его в источник нимфы. Иди и поторопись сделать всё, что тебе приказано.

Девушка аккуратно исполнила приказ хозяйки и не успела вернуться обратно, как в комнату, где собралось общество, вошла незнакомая дама, скромно поклонилась присутствующим и, когда внесли дитя и священник подошёл к купели, встала в первом ряду. Каждый старался уступить ей место, и она первая взяла ребёнка на руки. Незнакомка была так хороша и при этом так скромно держалась, что все взоры невольно устремились к ней.

Она была одета в великолепные лёгкие, воздушные одежды из шёлка, цвета лазурной воды, с разрезными, отделанными белым атласом, рукавами. Кроме того, её украшали драгоценности из жемчуга, как деву Марию из Лоретто в праздник Святой Церкви. Сверкающий сапфир скреплял прозрачное покрывало, облегавшее её нежным облаком от мягких пушистых волос, вдоль плеч и до пят. Но краешек покрывала был влажным, будто он побывал в воде.

Неожиданное появление неизвестной дамы нарушило благоговейное настроение собравшихся на крестины настолько, что они забыли дать ребёнку имя, поэтому крестивший девочку священник дал ей имя её матери — Матильда.

По окончании обряда крещения, маленькую Матильду снова отнесли к роженице. Вслед за ней последовали и крёстные, чтобы пожелать счастья матери и одарить крестницу. Матильду, казалось, смутило присутствие незнакомки. Может быть, её удивило, что русалка так верно сдержала своё слово. Она украдкой бросила взгляд на мужа, и тот ответил ей небрежной улыбкой, дав понять, впрочем, что незнакомка его больше не интересует.

Крестильные подарки отвлекли внимание молодой женщины. Золотой дождь посыпался из щедрых рук на маленькую крестницу. Незнакомка со своим подарком подошла последней. Когда она вынула шёлковый платочек и с большой осторожностью стала его разворачивать, гости подумали, что блестящая дама подарит на память какую-нибудь драгоценность или дорогую монету, но госпожа крёстная, обманув все ожидания, извлекла оттуда всего лишь вырезанное из дерева мускусное яблоко[277]. Она торжественно положила его в детскую колыбельку и, ласково поцеловав в лоб мать, вышла из комнаты.

Такой жалкий подарок вызвал среди присутствующих приглушённый шёпот, перешедший скоро в дружный хохот. Как это обычно бывает в комнатах рожениц, со всех сторон посыпались ехидные замечания, различные предположения и догадки. Но рыцарь и его дама сохраняли глубокое молчание, поэтому любопытным и болтунам только и оставалось, что тешить себя пустыми домыслами.

Незнакомка больше не появлялась, и никто не мог сказать, куда она исчезла. Вакермана, правда, мучило тайное любопытство. Ему нетерпелось узнать, кто эта никому не известная женщина, которую за глаза стали называть «Дама с мокрым покрывалом». И только сознание, что ему, мужественному рыцарю, не пристало, подобно женщине, заниматься расспросами, а также верность данному слову, связывали его язык, когда в час супружеских откровений готов был сорваться висевший на губах вопрос: «Скажи, кто эта крёстная с мокрым покрывалом?»

Вакерман надеялся всё же, со временем, выведать у жены её секрет, уповая на слабость женского сердца, в котором тайна, что вода в решете, долго не задерживается. Однако на этот раз он ошибся в расчётах. Матильда заставила свой язык молчать, сохраняя в сердце неразрешимую для него загадку так же бережно, как и мускусное яблоко в шкатулке с драгоценностями.

Прежде чем девочка стала ходить, сбылось пророчество нимфы: добрая мать внезапно заболела и умерла, не успев подумать о подарке и передать его маленькой Матильде, как это было обещано Русалке.

Как раз в это время её супруг был в отъезде. На турнире в Аугсбурге он удостоился рыцарской награды от императора Фридриха и теперь возвращался домой. Карлик, ещё издали завидев с башни приближающегося к замку господина, затрубил в рог, оповещая слуг о его прибытии, но рог издавал не радостные, как обычно, звуки, а грустные и печальные. Это встревожило рыцаря, наполнив его душу необъяснимой тоской.

— Что за звуки слышатся мне? — спросил он. — Послушайте-ка, оруженосцы, разве это не похоже на воронье карканье или похоронную мелодию? Маленький Ганс извещает нас о чём-то недобром.

Оруженосцы тоже были удручены и печально глядели на господина. Один из них сказал:

— Так поёт птица Крейдевейс[278]. Сохрани нас, Боже! В доме покойник.

Вакерман дал шпоры коню и помчался по чистому полю, так что только искры летели из-под копыт. Когда опустился подъёмный мост и он, оказавшись внутри замка, с тревогой обвёл глазами двор, то сразу понял, что смерть посетила его дом. Перед дверью висел обрамлённый чёрным крепом потушенный фонарь; все окна были закрыты ставнями[279].

Тело Матильды только что положили в гроб, и из дома доносились плач и причитания слуг. Обе старшие дочери, укутанные в байку и флёр, сидели у изголовья и обильными слезами оплакивали мать. В ногах сидела младшая, любимая, дочка. Она ещё не могла ощутить утраты и с детским безразличием ощипывала цветы, украшавшие гроб, и играла ими. При виде такой печальной картины, надломилась мужская твёрдость рыцаря. С плачем и громкими стенаниями бросился он к остывшему телу, обливая слезами бледные щёки покойницы и целуя дрожащими губами её окаменевшие уста. Не стыдясь, всем сердцем переживал он своё горе. Повесив оружие, Вакерман опустил поля шляпы и, надев чёрный траурный плащ, сел у гроба, горько скорбя об усопшей хозяйке. Он оказал ей последние почести, устроив торжественные похороны.

Но, как утверждал один великий человек, самая сильная боль всегда бывает и самой короткой. Поэтому глубоко опечаленный вдовец скоро забыл своё сердечное горе и всерьёз задумался о том, как возместить потерю вторым браком. Его выбор пал на грубую и взбалмошную женщину, представлявшую полную противоположность кроткой и добродетельной Матильде, а потому и весь домашний уклад замка совершенно изменился. Молодая женщина держалась с прислугой надменно, любила роскошь и праздную жизнь, без конца устраивала кутежи и банкеты. К тому же, она была настолько плодовита, что скоро заполнила дом многочисленным потомством; дочери же от первого брака были совсем забыты, и никто не обращал на них никакого внимания. Когда старшие девочки подросли, мачеха, желая избавиться от чужих детей, поместила их на полный пансион в монастырь, а маленькую Матильду поручили заботам кормилицы и спрятали в дальней комнате, подальше от глаз тщеславной женщины, не любившей заниматься семейными делами. Расточительство новой хозяйки было так велико, что доходов от кулачно-дубинного промысла, которым неутомимо занимался рыцарь, стало недостаточно. Часто, чтобы восполнить издержки, женщине приходилось расхищать имущество своей предшественницы, продавать её богатые ткани или одалживать за них деньги у еврея.