Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Каково будет решение казаков на войсковом круге, так поступим и мы, атаманы, — твердо сказал Матвей и принял из рук Марфы деревянную миску с кашей, в которую жена воткнула расписную ухватистую ложку. — Неволить казаков мы не вправе, нам такой власти никто не давал. Ешь, посланец князя Засекина, пока каша не остыла, — напомнил Матвей, видя, что Симеон Кольцов во все глаза следит за ловкими смуглыми руками княжны Зульфии и любуется ее черной длинной косой, красиво уложенной на голове под прозрачным светло-розовым шелковым платком. — Удивлен, стрелецкий голова, да? Это Зульфия, дочь татарского князя Елыгая с берегов Иртыша. Своей волей стала женой есаула Болдырева, избавившись таким способом от посягательства на ее душу старого хана Кучума. В Москве крещена в нашу веру и обвенчана с Ортюхой.

— Экая… — смущенно обронил Симеон Кольцов, не нашел подходящего слова и принялся за еду, нет-нет, да и поглядывая на красавицу, вгоняя и ее в невольное смущение…

Казаки скоро узнали, с какой новостью в Кош-Яик пожаловал стрелецкий голова, стали собираться кучками и живо обсуждать, что им делать и каково будет решение атаманов. И уже поздно вечером, расходясь отдыхать по землянкам и избам, многие про себя решили нелегкий вопрос — остаться в Кош-Яике или идти в Самару, где собирается войско для государевой службы на Терском рубеже. Марфа, взбивая подушки, как бы ненароком уронила всего лишь одну фразу, из которой Матвей понял, что происходило в душе жены.

— Зульфия страшится, что рожать нам придется зимой в избенке с худой печкой… А ну как ее младенец застудится да помрет? Ортюха так ждет сына, едва не каждый день спрашивает княжну, скоро ли казачок явится пред его очи. Да и Маняша, оказывается, не праздна, месяца два как поняла, что ждать им с Митяем наследника ежели не богатого имения за ратную службу, то отцовской казацкой славы…

«Надо же, — заволновался Матвей, забираясь под теплое верблюжьей шерсти одеяло, взятое после разгрома ногайского войска в одной из кибиток. — О Зульфие говорит, а своей такой же тревоги не выказывает! Права ты, Марфуша, рожать вам надобно в теплых избах, а потому…» — он не стал додумывать до конца мысль, решив принять окончательное решение завтра, в зависимости от того, что скажут его товарищи по сибирскому походу. Где будет их больше, там быть и их атаману.

— Вместе столько горя хлебнули: хоть Лазаря пой, хоть волком вой! — прошептал негромко Матвей, но Марфа его слов не расслышала, погасила свечку, и в тесной горнице воцарилась тишина и полумрак, едва освещаемый огоньком лампадки. За перегородкой слышно было, с трудом засыпая, ворочался на соломенной постели Наум Коваль, тако же озабоченный предстоящим решением войскового круга…

Караульный казак у войсковой избы ударил молотком в медное било сразу же, как только казаки закончили ранний завтрак. Опоясавшись оружием, стар и млад собрались на небольшой поляне перед крыльцом, тесно сбились, чтобы не пропустить какого важного слова, сказанного стрелецким головой, а тем паче своими атаманами. Богдан Барбоша, Матвей Мещеряк и Симеон Кольцов вышли на крыльцо под навес, сняли шапки и почти разом отбили поклоны войсковому кругу. Казаки ответили им таким же поклоном, надели шапки и стали ждать первого слова, понимая, что в этот час решается их будущая судьба.

— Читай государеву грамоту, стрелецкий голова, — обратился Богдан Барбоша к Симеону Кольцову. — А мы свое решение скажем опосля. И большой таракан не мерину чета, так и простой атаман не ровня царю московскому, чтоб прежде его рот открывать перед народом, — добавил Богдан, желая шуткой снять невольное напряжение, повисшее над Кош-Яиком. Казаки заулыбались, а кто-то из гущи войска бросил злую реплику:

— Не скажи, атаман! Таракан, ежели он в силе пребывает, легко обскакает полудохлого мерина! Аль сбрехал я, казаки?

Реплику поняли — всем было ведомо, что царь Федор Иванович в слабом здравии и большую часть времени проводит за молитвами, почти не вникая в дела государственные.

Стрелецкий голова сделал вид, что не понял истинного смысла ехидной выходки, развернул государеву грамоту и начал читать неспешно, стараясь по возможности четко выговаривать каждое слово, а основную часть грамоты, где писано, что кто из казаков виноваты были государю, то государь за их службу пожалует, велит вины их им отдать, а вы бы, атаманы и казаки, шли бы на мою государеву службу за Мурат-Киреем царевичем в Астрахань, а из Астрахани на Терку. А писана сия государева грамота сентября в одиннадцатый день. Он прочитал дважды, свернул грамоту, на которой висела на красной шелковой нити государева печать в сургуче.

— Говори ты, атаман Богдан, каково твое слово, ты старший! — сказал Матвей, заранее зная, какое решение примет бывалый предводитель казацкой вольницы. И он не ошибся. Богдан Барбоша поклонился, внимательным взглядом осмотрел войсковой круг и громко заговорил, обращаясь к притихшим казакам — слышно лишь было, как в густых вершинах деревьев, разукрашенных уже яркими оранжевыми листьями, громко кричали вороны, словно и они решали, оставаться им на берегах Яика или собираться вслед за перелетными; братьями в теплые южные земли…

— Браты-казаки, и вы, бывалые есаулы! Не в первый раз шлют к нам свои государевы грамоты — до сей поры царь Иван Васильевич, а теперь вот и царь Федор Иванович и его Боярская дума, призывая на государеву службу! И мы верно служили родной земле, клали головы в сечах с крымскими татарами под Москвой и на южном порубежье, и против поляков и литвы на западных окраинах! Но как только надобность в наших саблях пропадала, о казаках забывали царь и бояре, жалованье не платили, свинцом и порохом не снабжали, хлеб и тот не велено было продавать казакам! И мы вновь вынуждены были добывать себе пропитание в сечах с теми же татарами да ногаями. Но вот по жалобам наших недругов Боярская дума тут же объявляла нас ворами и разбойниками, наших посланцев с вестями о погроме ногайских разбойных отрядов казнили на глазах тех же ногайских мурз к великой их злой радости! И ныне царь призывает нас к себе, хочет поставить наши сотни на терских рубежах супротив крымского хана! Ну, скажем, побьем мы крепко татарские ватаги, а вот какова награда за службу будет нам — неведомо даже господу богу!.. Я остаюсь на Яике — таково мое решение, потому как нет у меня веры к государевым грамотам: раз обжегся на молоке, и на ледяную воду дуть научишься! А вы думайте, потому как вам выбор делать! — И не взывая к казакам с увещеванием остаться с ним в Кош-Яике, чтобы не оказывать давления на их собственный выбор, атаман Богдан Барбоша еще раз поклонился войску и сделал шаг назад.