Эпоха роста. Лекции по неокономике. Расцвет и упадок мировой экономической системы - Олег Вадимович Григорьев

после краха японского пузыря в 1991 году. Чтобы понять японский пузырь, нам надо отойти еще дальше в историю и вспомнить соглашение в «Плаза» (1985). Ну и так далее. На самом деле, здесь пропущено множество промежуточных звеньев, не указаны дополнительные обстоятельства. Написать полную историю современного финансового кризиса с чисто финансовой точки зрения можно, но она будет выглядеть неполной. А главное, она будет порождать иллюзию, что всего этого можно было избежать.

Ну да, в реальной истории случилось некое событие, а могло не случиться. Лица, принимающие решения, в такой-то момент решили так, а могли бы иначе. И никакого кризиса, ни 2008 года, ни 2007-го, ни даже еще более ранних не случилось бы, и мировая экономика развивалась бы, как ей и положено, равномерно и поступательно.

При таком изложении истории трудно удержаться от разного рода конспирологических измышлений: почему были приняты те или иные решения, знали ли люди, их принимавшие, к каким последствиям эти решения приведут? Мы-то задним числом знаем, так почему бы не предположить, что и они знали или могли догадываться. Впрочем, с другой стороны, мы не знаем всей совокупности обстоятельств. Быть может, принимая то или иное решение, эти лица старались избежать каких-то угроз, которые на тот момент им казались более серьезными. И те угрозы не реализовались – поэтому мы про них ничего и не знаем. В общем, можно много извести бумаги и защитить не одну диссертацию, рассуждая на эти темы, только вряд ли это поможет понять происходящее и выработать какие-то действенные рецепты на будущее.

Такой способ рассказывания истории, хотя и возможен, но малопродуктивен. Поэтому я буду рассказывать ее по-другому, опираясь на ранее выработанное понимание экономических процессов, в частности на то, как взаимодействуют финансовый и потребительский сектора в экономике.

Восстановление мировой экономики после Второй мировой войны было более длительным и масштабным, чем после Первой. Тут сработал целый ряд причин, из которых я назову только четыре. Во-первых, были учтены ошибки, допущенные в ходе реструктуризации мировой экономики после предыдущей мировой войны. Не ставился вопрос об оплате военных долгов за счет репараций с проигравших государств. Значительная часть военных долгов была списана или реструктуризирована. Развитие экономики начиналось «с чистого листа» и при этом в рамках плана Маршалла были выделены значительные суммы на восстановление европейских экономик, в том числе и немецкой.

Во-вторых, восстановление мировой экономики шло уже полностью в рамках американской, более глубокой системы разделения труда. При этом, и это в-третьих, была разрушена старая колониальная система, сняты барьеры для мировой торговли, так что полем для операций финансового сектора стал весь мир (за исключением стран социалистического лагеря).

Ну и, в-четвертых, в экономической теории и практике, особенно в Европе, господствовало кейнсианство, то есть предполагалась активная роль государства в экономике, вплоть до создания институтов индикативного планирования и массовой национализации компаний. Правительства реализовывали масштабные социальные программы, боролись с бедностью и так далее.

Однако уже к концу 1960-х годов потенциал роста был исчерпан. Экономическое развитие стало сталкиваться с проблемами как на национальном, так и на международном уровне. Темпы роста стали замедляться, финансовый сектор испытывал трудности с возвратом вложенных в экономику денег. На этом фоне правительства в соответствии с кейнсианскими рецептами начали расширять социальные программы, то есть увеличивать объемы потребительских денег в экономике. Как выразился американский президент Ричард Никсон, «сегодня мы все кейнсианцы». Реакцией на это был рост потребительских цен и соответственно отток потребительских денег из финансового сектора, что еще более осложнило его положение.

Наступила эпоха стагфляции, когда одновременно наблюдался и застой в экономике, и инфляция – сочетание, которое в рамках традиционных моделей было невозможно.

Финансовый сектор начал активно искать возможности решения возникших у него проблем, и нашел их там же, где и почти столетием раньше. Помните: «вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение». Если до 1970-х годов взаимоотношения между развитыми и развивающимися странами были преимущественно монокультурными, то теперь они постепенно начали трансформироваться в инвестиционное взаимодействие.

Вспомним теперь, что мы говорили на второй и третьей лекциях, и о чем я уже упоминал в ходе нынешней лекции.

Для отдельных компаний финансового сектора перенос производства в страны с низкой стоимостью рабочей силы – необычайно прибыльная операция. Я тогда приводил расчеты: торговля с развивающейся страной в предельном варианте приносит финансовому сектору доход в 35 миллионов условных долларов, а перенос производства при тех же условиях – 750 миллионов.

Но эти 750 миллионов долларов – вычет из регулярно получаемых в развитой стране потребительских денег, сумма, на которую уменьшается совокупный спрос в мировой экономике. Так что перенос производства в развивающиеся страны только усугублял проблемы в развитых странах и для всего финансового сектора в целом, усиливая стагнацию. Это с одной стороны.

А теперь посмотрим на ситуацию с другой стороны.

Доходы финансового сектора (не всего, а отдельных его сегментов) начали бурно расти. Но их некуда было размещать. Сами операции по переносу производства в развивающиеся страны много денег не требовали. В сущности, мы можем в качестве базового рассматривать такой случай, когда, скажем, оборудование, необходимое для регулярной замены выбывающих мощностей на Западе, что уже было предусмотрено бизнес-планами, просто устанавливалось в развивающихся государствах.

То есть, по сути дела, для финансового сектора эта операция была как бы бесплатной. Деньги на замену оборудования так и так выделены в рамках обычных поступлений от бизнеса, а уж куда оно там устанавливается – это неважно. Конечно, какие-то дополнительные издержки финансовый сектор должен был нести – на создание инфраструктуры, взятки и так далее. Впрочем, начиная с какого-то момента сами развивающиеся страны начали соревноваться за привлечение иностранных инвестиций, создавая объекты инфраструктуры за свой счет, в крайнем случае за счет кредитов международных организаций или международной помощи [150].

Итак, финансовый сектор начинает получать гигантскую дополнительную прибыль, которую ему некуда вложить в рамках текущих бизнес-процессов. Собственно, мы знаем, куда эти прибыли были направлены.

1. Финансирование, так сказать, новых технологий. Как многим уже понятно, я с огромным скепсисом отношусь к шумихе по поводу инноваций и новых технологий. Смысл возникновения этой шумихи мне понятен. В какой-то момент у богатых дяденек завелось много-много денежек, и масса людей начала думать, как бы заставить их поделиться.

Конечно, изначальный импульс такого рода кампаниям дают энтузиасты-бессеребренники, которые сами искренне верят в то, что они проповедуют, и которые уверены, что их идеи способны преобразить мир [151]. Но как только кто-то, неважно почему, обратит внимание и