Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

«Человек, который никогда не был в Италии, — говорил Джонстон, который никогда там не был, — всегда чувствует над собой превосходство других». В XVIII веке в моду входит Великое Путешествие («Grand Tour»), а в Grand Tour входит Венеция. Северный путешественник неизбежно попадает под венецианское очарование. Достаточно верно и реалистично, с почти фотографической точностью скопировать вид. «В Италии, — говорит Аддисон, — в облике страны есть необычные черты, а в творениях природы — вещи самые удивительные, каких не встретишь нигде в Европе». Сила удивления, которое рождается из поразительного нарушения законов природы: кажется, что Венеция, вопреки Архимеду и Галилею, всплывает над водами. Здесь Гольдони согласен с Аддисоном.

Ведуты игнорируют нарастающую социальную сатиру. Это взгляд без размышлений. Сначала ведутисты обращаются к празднику, потому что он хорошо продается, потому что он — часть той живописной экзотики, которой северяне ждут от Средиземноморья. Море — неисчерпаемая тема, которую Каналетто довел до совершенства. На пейзажах во вкусе Каналетто или Гварди люди изображены всего лишь мушками, расползшимися по камням. Их силуэты производят обманчивое впечатление веселья. На картине Каналетто, если хорошо всмотреться, можно по костюмам и внешним чертам распознать разные этнические и социальные группы, как это нравилось делать доктору Мору, прилежному британскому туристу: «На площади Сан-Марко смешанная толпа евреев, турков, христиан, озорников и воришек, бродячих акробатов, шарлатанов, старух и медиков…» (по книге М. Леви). Следует заметить, что предшественниками ведутистов в XVII веке были Гейнц и Рихтер, немцы, поддавшиеся соблазну венецианской жизни. Гаспар ван Виттель (1653–1736) так далеко заходит в своем подражании, что итальянизирует собственную фамилию: Ванвителли. Первый итальянский ведутист достаточно высокого уровня родился в 1663 году в Удине. Это был Карлеварис (ум. 1730). Но хотя он и написал «Въезд герцога Манчестера», для того чтобы утвердиться в Англии, нужен был талант Каналетто.

Джованни Антонио Каналетто (1697–1768) был художником во втором поколении. Его отец Бернардо достиг определенной известности. Каналетто всей семьей (Бернардо Кристофоро, Джованни Антонио) работали над театральными декорациями. В двадцать лет Джованни порывает с театром, уезжает в Рим, пишет развалины Форума, знакомится с Джоном Смитом и Мак Суини. В двадцать шесть лет его доход обеспечен, он работает на износ, пишет на заказ для англичан. В Англии работы Каналетто рвут из рук: позднее большую порцию ведут и каприччо купит Георг III; сегодня они хранятся в коллекции Виндзорского замка. Мало того что Каналетто работает на англичан, он отправляется в «путешествие наоборот». В 1746 году он приезжает в Великобританию с рекомендательными письмами от Смита. Но сельская Англия его мало вдохновляет. Он городской художник; лучшее, что он создал в Англии, — это виды Лондона, выписанные четче, чем у голландцев, кирпичик к кирпичику. Прожив долгое время в Лондоне, он возвращается стареть и умирать в Венецию.

Бернардо Беллотто (1720–1780) близок Каналетто, но не дотягивает до его уровня; Мариески (1710–1743) умирает молодым; единственный настоящий последователь Каналетто — это Франческо Гварди, который тоже живет английскими заказами: «Вся Венеция с высоты птичьего полета. Задумано и написано для мистера Слейда». Под конец жизни ему помогал сын, Джакомо Гварди (1764–1835), но английские заказы уже идут на убыль.

Английский спрос дает поддержку также и жанровой живописи. Первое заметное имя — Пьетро Лонги (1702–1785). Он во многом близок Креспи (Джузеппе Мария Креспи, 1665–1747) и даже Джакомо Черути. Лонги и Креспи любили изображать бедность в плутовской манере, отвечающей нездоровому эротизму определенной части аристократии XVIII века. Бедность, выставляемая напоказ, в чем-то оказывается в духе северных эротических фантазий. И нет сомнений, что эта форма жанровой живописи была востребована на севере. Таким образом, север с удовольствием подчеркивал собственный экономический и социальный успех. В направлении Креспи — Лонги была изрядная доля ностальгии по грязи. «Двое нищих» Черути заслуженно знамениты; они написаны без малейшей симпатии, без следа романтизма Мурильо, без голландского гуманистического реализма: эти чахлые и бледные люди вызывают как моральное, так и физическое отвращение. С налетом садистского эротизма. «Иной раз Креспи изображает грубых персонажей, например девушку на темном фоне, которая ловит у себя блох, и эти полотна в самом деле напоминают первые произведения Лонги, например “Молодую крестьянку”…» Девушка у Лонги просто отвратительна. «Вид у нее вполне здоровый, и она даже соблазнительна, во всяком случае, она к этому стремится», и нетрудно вообразить себе более или менее добровольных содержанок провинциальных усадеб круга маркиза де Сада девушками, заголяющимися в своих лохмотьях, открывающими тело для побоев, служивших прелюдией, и возможно даже, что садистские оргии вдохновлялись именно образами Креспи или Лонги. Северу нужен был беспокойный средиземноморский зной, чтобы подогревать свои нездоровые фантазии.

Джамбаттиста Тьеполо (1696–1770) — единственный венецианец, которого хотела сохранить Италия, единственный, кто обошелся без Англии. Всю свою активную жизнь, с 1716 по 1770 год, «он никак не мог добиться известности в Англии, и во Франции его ценили не многим выше». Когда ему в 1762 году заказали росписи королевского дворца в Мадриде, этот человек Средиземноморья решил до конца дней остаться в Испании. Манера Тьеполо не характерна для XVIII века, его сходство с Веронезе удивительно, он человек и барокко и Ренессанса одновременно. В чистейшей барочной манере он иллюстрирует страницы Святого Писания и после двух столетий упадка воспевает померкшую славу Венеции. Рано раскрывшийся гений Тьеполо (Леви, увлеченный своей темой, пишет: «как Метастазио и как Моцарт» — довольно смелое сравнение) оставил огромное, как у Баха, творческое наследие благодаря долгой жизни и удивительному трудолюбию. И главное, он остается верен технике прошлого. Особенно много он пишет фрески. Гений Тьеполо вне времени, но его слава в XVIII веке принадлежит исключительно Средиземноморью. С середины XVII века Англия в большом количестве покупает живопись. Спрос все время растет вместе с ростом коммерческого upper middle class — класса владельцев мануфактур, кораблей, вместе с урбанизацией, которая превратила Лондон, как и многие другие города, в величайшие центры мира. Поначалу Англия — клиент: она обращается к Италии, Фландрии, Голландии, позже к Франции.

Ван Дейк стал англичанином, сэр Питер Лели, голландец, гравировал в эпоху Стюартов. Лели, а также Джеймс Торнхилл, Годфри Неллер, Вильям ван де Вельде и Фрэнсис Барлоу начали работать в начале 1700-х, но еще нельзя было хоть сколько-нибудь серьезно говорить об английской живописной школе.

Хогарту по праву принадлежит титул отца английской живописи. В начале XVIII века социальный статус художника был на уровне ремесленников, эта профессия считалась абсолютно не достойной джентльмена. Англии XVIII века будет нелегко отказаться от своих старых предубеждений.

На защиту живописи встает Джонатан Ричардсон, предлагая аргументы, противоположные тем, которые сорок лет спустя выдвинет Дидро. Ричардсон утверждает, что Рафаэль выше Вергилия, поскольку художник (подразумевается автор исторических полотен) должен обладать, как и писатель, знаниями во всех областях и при этом владеть техникой, которой писатель не владеет. Подобное теоретическое оправдание касается лишь определенного, освященного традицией жанра и не имеет отношения к новым запросам буржуазии, а запросы эти растут.

При этом суждение Ричардсона в какой-то мере объясняет позицию Хогарта (1697–1764). Всю жизнь Вильям Хогарт нацеливался на большой жанр; весьма показателен его автопортрет 1745 года. Рейнолдс со всей возможной скромностью изобразил себя на фоне бюста Микеланджело (1733), а Хогарт окружает себя атрибутами искусства, среди которых палитра и — отсылка к литературе — три книги на столе: Шекспир, Мильтон и Свифт — освященное традицией прошлое и настоящее. Дидро отсылает к Грёзу, Хогарт — к литературе и вершинам философии: вспомним традиционные в XVIII веке портреты представителей культурной элиты с томиком Локка в руке. Хогарт тоже принадлежит ко второму поколению художников большого жанра — он зять Джеймса Торнхилла, великого мастера барочного декора, колосса английской живописи.

Хогарт, образованный человек, автор «Analysis of Beauty»[96], очень скоро восстал против рокайльного барокко, что будет поддержано школой Барлингтона. Он соблюдает строгие правила композиции, симметричной поверхности, симметричной перспективы, ньютоновской двойной симметрии, которая выстраивается в знаменитую линию S (это положение подробно разработано в «Анализе красоты»). Хогарт — художник идеи.