Тайное тайных - Всеволод Иванов

В ходе полемики к группе рассказов «Тайное тайных» добавляются рассказы из книги «Дыхание пустыни». Писатель собирал ее осенью 1926 г., когда книга «Тайное тайных» уже печаталась. В марте 1927 г. она публикуется в издательстве «Прибой» в Ленинграде, а в июне того же года в Москве выходит 2-е издание «Тайное тайных». Несмотря на то что книга «Дыхание пустыни» будет оценена как менее цельная («…нет такого тематического единства, каким отличается „Тайное тайных“, скорее остается впечатление случайных вещей»250), критики отметят «общее впечатление от книг талантливого писателя – впечатление духоты, напряженной безысходности и неразрешенное™ загадок человеческого бытия на земле»251.

При всех видимых расхождениях все критики в оценках рассказов Вс. Иванова оперируют категориями «сознательного» и «бессознательного», или «подсознательного». Эти категории, в основном понятые по Фрейду, стали опорными в литературной критике с середины 1920-х годов, когда применительно к советской литературе был поставлен вопрос о «живом человеке» – изображении внутреннего мира нового человека. В его решении с самого начала противостояли друг другу две группы – так называемые рационалисты, пролетарские критики, объединившиеся вокруг журнала «На литературном посту», и «интуитивисты» – критики группы «Перевал» во главе с А. К. Воронским. Несмотря на утверждение Воронского, что «фрейдизм, как система взглядов с марксистским искусствоведением не совместим», высказанное им в программной статье «Фрейдизм и искусство»252, напостовцы видели в нем чуть ли не апологета фрейдизма. Тем более, что в той же статье содержалось и следующее положение: «…категория „бессознательного“, или учение о „динамическом подсознательном“, не целиком, а частью, принадлежит к плодотворным гипотезам в области индивидуальной психологии»253. Другое дело, что Воронский предлагал смотреть на эти категории гораздо шире, нежели австрийский ученый. На протяжении 1924–1925 гг. возглавляемый Воронским журнал «Красная новь» публикует статьи, в которых учение Фрейда комментируется достаточно подробно и сопровождается следующими оценками: «В основе своей, как мы видим, этот вклад (Фрейда в науку. – Е. П.)глубоко родственен марксизму»254; «теорию Фрейда <…> следует признать весьма плодотворной»255 и т. п. На страницах «Красной нови» прозвучало и суждение одного из ведущих литературных марксистов В. М. Фриче, предлагавшего посмотреть на фрейдистский психоанализ и «биологизм» героев Иванова с позиций социологического метода: «Если автор „Тайного тайных“ Вс. Иванов рисует человека <…> одержимым бессознанием и совершающим под его властью странные иррациональные поступки, то он совершенно прав, так поступая, ибо его человек стоит близко к природе (крестьянин), одержим природою и в нем „биология“, эта сознанием не организованная часть психики, естественно играет доминирующую роль.

Психика этого в значительной степени асоциального, не прошедшего через горнила коллективизации и индустрии, еще близкого к природе <…> человека – по преимуществу „биологична“…»256.

Авторы журнала «На литературном посту» выступают категорически против «апологии бессознательного»: «…что собой представляет последний этап творчества Вс. Иванова?.. Досужие критики, даже в марксистских мундирах, говорят вот что: „Писатель, видите ли, добрался до вековечных проблем человека – смерть, любовь вообще, писатель забрался на вершины трагического“. А на самом деле, вы имеете расслабленно декадентскую попытку реставрации этакого „космического“ человека. <…> Но ведь в космосе царит какая-то закономерность! Не то у Вс. Иванова: освободившись от назойливой шумихи текущего дня, писатель берет человека, действующего не по мотивам, а по патологическим капризам»257, – утверждал И. Гроссман-Рощин. Позднее, уже в 1928 г., один из ведущих теоретиков концепции «живого человека» критик В. В. Ермилов, предлагая истинное решение вопроса о соотношении сознательного и бессознательного, противопоставлял друг другу писателей по классовому принципу: «…пролетарских писателей вопросы, связанные с подсознанием, интересуют совсем по-другому, чем интересовали они классиков и чем интересуют сейчас тех писателей из интеллигентско-попутнической среды, которые далеки от материалистического мировоззрения. <…> пролетарских писателей подсознательное интересует прежде всего как объект преодоления, как нечто, что нужно заставить повиноваться и служить сознательной воле пролетариата, разумно направленной на переустройство человеческого общества»258. Среди писателей, правильно понявших проблему «живого человека», Ермилов называет С. А. Семенова («Наталья Тарпова») и Вл. М. Бахметьева («Преступление Мартына»), а в качестве примера «иррационалиста» – Вс. Иванова, для которого «„подсознательное“ является именно такой „последней ссылкой“, дальше и глубже которой просто некуда идти»259.

Примерно до 2-й половины 1927 г. в печати обсуждается в основном «Тайное тайных». Опубликованные в ходе дискуссии о книге рассказы «Бог Матвей», «Счастье епископа Валентина» и другие поднимают вторую критическую волну вокруг писателя. Начинается переоценка всего творчества Иванова с позиции «Тайное тайных». Теперь в ранних, еще недавно называвшихся революционными произведениях критики выискивают истоки его ошибочных взглядов. Так, по мнению Ж. Эльсберга, передача «навязчивых ассоциаций человека», «ощущений, его терроризирующих и произвольно им играющих»260, являлась стержневым художественным приемом Иванова на протяжении всех 1920-х годов и следы ее видны уже в «Цветных ветрах» и «Голубых песках». Художественный метод Иванова критиком определялся в целом как «метод литературного сенсуализма».

«Тайное тайных» используется как аргумент и в полемике пролетарских критиков с «психологизмом» попутчиков. Я. Григорьев, выявляя реакционные тенденции в творчестве «старых попутчиков» и объединяя в одну группу «Корни японского солнца» и «Расплеснутое время» Б. Пильняка, «Тайное тайных» и «Дыхание пустыни» Вс. Иванова, «Трансвааль» К. Федина, «Встречу» и «Каин-кабак» Л. Сейфуллиной, подчеркивает, что новые произведения попутчиков уже не определяют направления современной литературы. Путь «старопопутнической литературы» от «бытовой передачи партизанщины к литературному сенсуализму, к произвольному миру ощущений» – это ложный путь к «опаснейшему интеллигентскому социальному нейтрализму и <…> пессимизму»261.

Подвел итоги 1927 г. глава РАПП Л. Авербах. В очередной раз полемизируя с Воронским и другими перевальцами и резко критикуя Вс. Иванова за «физиологизм», «власть роковой силы» и т. п., критик не возражал, что творчество писателя – показатель определенной тенденции в литературе, но при этом утверждал: «…мы всячески оспариваем закономерность этой тенденции. <…> Это закономерность отхода определенных общественных кругов от революции. Отрицая право на эту закономерность, мы боремся против того пути, на который вступил сейчас Всеволод Иванов»262.

После публикации в январе-феврале 1928 г. новых произведений Вс. Иванова: повести «Гибель Железной», рассказов «Особняк» и «Подвиг Алексея Чемоданова» – критика обретает новое дыхание и новые аргументы. Лейтмотивом критических статей о «Гибели Железной» и «Подвиге Алексея Чемоданова» стала мысль об угрозе распространения «новой манеры» писателя на тему гражданской войны. Повесть «Гибель Железной» вызвала к жизни еще одну линию обвинений – в плагиате263.

Повесть «Особняк» в какой-то мере облегчила задачу враждебной писателю критике. Если применительно к книге «Тайное тайных» возникала необходимость, с одной стороны, определить ее место в спорах о мужике, о «живом человеке», о фрейдизме, а с другой – приходилось-таки признать блестящее мастерство писателя, то с «Особняком» все было гораздо проще. Повесть была названа исключительно слабой в художественном отношении, тем яснее прочитывалось ее классово вредное содержание. Наиболее резкая оценка принадлежит поэту-комсомольцу А. И. Безыменскому, одному из яростных оппонентов новокрестьянских писателей: «Сигнализация ли это? Возможно. Но только сигнализация нашему классовому врагу. Ибо ни суть, ни детали, ни перспектива в повести не оставляет никаких сомнений в ее классовой направленности. <…> После книги Иванова „Тайное тайных“ нам это яснее ясного»264.

В 1928 г. защищать Иванова уже мало кто брался. Вступается опубликовавший повесть «Журнал для всех», беспокоясь, впрочем, за судьбу не столько писателя, сколько журнала. Но, повторяем, с повестью «Особняк» все обстояло гораздо легче, чем с «Тайное тайных», и Д. Пажитнов даже высказал радость, что в «Особняке» «намечается явный отход писателя от власти „судьбы“ и „рока“, от „тайн“ подсознательной стихии – к стихии действительности»265.