Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Как писатель я склонен проходить через фазы… периоды, в которые мои работы характеризуются специфическим эстетическим подходом, или тематикой, или и тем и другим. Не исключительно — даже Пикассо в свой «голубой период» занимался и другими вещами — но определенные тенденции в них заметны. У меня была индустриальная фаза. Потом религиозная, у которой и у самой была парочка подфаз. Был период, когда я больше склонялся к криминальному жанру. А сейчас я все больше дрейфую в сторону фэнтези.

Последние же несколько лет я в основном пребывал в космической фазе. Большая часть того, что я писал, устремлялась в этом направлении. Иногда получались работы в откровенно лавкрафтовском духе, иногда нет. Я находил в этом не меньшее творческое удовлетворение, чем в прежних своих изысканиях. Для художника нет более масштабного холста, чем космос.

И вот я с реактивным энтузиазмом принялся за амбициозную повесть, которая должна была подарить сборнику свое название: «Непорочная пустота».

А напечатав в три раза больше слов, чем собирался, я обнаружил, что случайно написал роман.

Ощущение триумфа? Оно, безусловно было. Недовольство? И оно тоже. Запланированная книга сделалась… неправильной. Я чувствовал, что она неправильная. Нет ничего более кривобокого, чем сборник рассказов, приваренный к роману. Итогом многих месяцев планирования и работы стал мутант, отчаянно надеющийся, что вы не заметите его гигантскую уродливую ногу.

Когда издатель Бретт Сейвори предложил разбить книгу надвое и издать роман и сборник по отдельности, я испустил такой мощный вздох облегчения, что его упомянули в вечерней метеосводке. «Непорочная пустота» и «Соскальзывая в небытие»… они стали книгами-спутницами, независимыми друг от друга, и каждой из них позволили быть вещью в себе.

Увы, но это означало, что сборник вернулся к прежнему состоянию: с дырой на том месте, где должна была находиться кульминация всего путешествия. Я, конечно, не обязан был ее заполнять. Но это казалось мне неправильным.

И вот тут-то на меня снизошел сладкий поцелуй озарения.

Так уж вышло, что у меня был относительно новый рассказ, который провел почти весь предшествующий год в своего рода чистилище, потому что проект, для которого я его написал, и сам провалился в чистилище. И чем больше я думал о том, каким должен быть финал сборника, тем больше «Еще один, последний год без лета» казался…

Идеальным. Безупречное завершение книги все это время было у меня под носом. Я написал его за десять месяцев до того, как осознал его истинное предназначение.

«Время идет по кругу, — сказал Растин Коул из „Настоящего детектива“. — Все, что мы делаем сейчас или в будущем, повторяется снова и снова».

С точки зрения меня нынешнего, «Фабрика конвульсий» и «Падение идолов» с их повестями-якорями — это ранние работы из невозвратимого прошлого. Их написал в ином месте и ином времени прежний носитель моего имени. Мы с ним до сих пор иногда здороваемся, но в основном не кажем носа за пределы собственных временны́х зон.

И тем не менее, мне было интересно посмотреть, что случится, если я вернусь к придуманному им подходу. Все получилось не так, как мы с ним ожидали, но, несмотря на это, мы сумели забыть о наших различиях и неплохо поработали вместе.

Ведь мы с ним всегда, раз за разом, доверялись процессу.

Это самый верный путь к волшебству, который я знаю.

«Под корень». Примерно в то же время, когда я прочитал дебютный роман Стива Резника Тема «Раскопки» (Excavation), мне на глаза попалось его интервью, в котором он приводил чье-то высказывание о том, что нужно провести вдали от места, где ты когда-то жил, очень много лет, прежде чем ты сможешь написать о нем по-настоящему. Мне тогда было двадцать с небольшим, и в своей наивности и заносчивости я не способен был увидеть истинность этих слов. В качестве опровержения я мог бы помахать перед вашим лицом первыми двумя романами, над которыми в то время работал. «Смотрите! Тут часть действия происходит в моем родном городе, а я ведь в нем до сих пор живу».

Теперь я понимаю, в чем разница. Я всего лишь сделал свой родной город местом действия. Но именно о нем я на самом деле не писал.

Что до падшего сельского округа из рассказа «Под корень», — я в нем не родился. В нем родился мой отец. Мои бабушка с дедушкой прожили в нем всю жизнь, и поэтому в детстве я тоже проводил там немало времени. Солидные куски лета. Выходные. Воскресенья. Дом я для рассказа изменил, но почти все остальное было именно таким, каким я его описал. Когда-то давно.

Мой дедушка умер, когда я заканчивал среднюю школу. Бабушка — после того, как мне исполнилось двадцать. Сидя в том кресле, где любила читать и шить, с очками в руке — она и вправду так умерла.

К тому времени визиты мои становились все более редкими — такими редкими, что, глядя на окрестности, я задавался вопросом: «Это место всегда было такой помойкой или оно и впрямь становится все хуже и хуже?» Дикая природа за дверями дома бабушки и дедушки даже не отступала, а гибла под натиском новых соседей. Лес вырубили, треугольный свинарник сломали. Маленького виноградника не стало. Землю продавали по кускам, и вдалеке, там, где раньше был сад, теперь стоял трейлер.

Вскоре после смерти моей бабушки я был вызван исполнить свой долг присяжного в окружном суде и оказался одним из двенадцати людей, которым предстояло решить судьбу обвиняемых в поножовщине, случившейся в округе, где она жила. Тогда я впервые серьезно задумался о том, как он меняется. Как гниет изнутри. Объяснить вызванную этим печаль я не мог, но знал, что однажды вплету ее в одну из своих историй.

Прошли годы. Переезд в Колорадо гарантировал то, что, если я однажды об этом все-таки напишу, у итогового текста будет перспектива, которая появляется, лишь когда ты оглядываешься в прошлое, проведя много лет вдали от места, где раньше жил. Это желание дремало дольше, чем я ожидал, и воспрянуло только после поездки в гости, во время которой мой дядя упомянул, что округ продолжает деградировать и превратился в пристанище для тех, кто варит или потребляет метамфетамин, а также для нескольких насильников, решивших поселиться там после того, как они отсидели свой срок.

Почти все остальное в рассказе можно назвать оптимистичными мечтаниями.

«Мертвый ветер перемен». С виду маленькие городки могут казаться спокойными и даже идиллическими, но за этим фасадом скрывается гниль; ярче и отчетливее всего об этом говорят хоррор, детективы и то, что снимает Дэвид Линч, как бы оно ни называлось.

Уже довольно давно я прочитал конспект исследования, показавшего, что, несмотря на все страхи, связанные с большими городами, по статистике гораздо более вероятно, что вас убьют в маленьком городке. Самые жуткие убийства, о которых я когда-либо слышал, произошли в крошечном городишке в двенадцати милях от того места, где я вырос и все еще жил на тот момент. Мысли о них преследовали меня все те двенадцать лет, что эти убийства оставались нераскрытыми. И случились они не в вакууме; они просто были худшими за необычайно кровавые шестнадцать месяцев. Несколько лет назад я написал о них — и о времени, обусловившем их, — эссе для книги, выпущенной в поддержку Троих из Уэст-Мемфиса — несправедливо приговоренных жертв еще одного многослойного кошмара в небольшом городе.

Поэтому, когда мне предложили написать рассказ с лавкрафтовской тематикой в ретродекорациях маленького городка, я немедленно вдохновился. Мне нравился потенциал для противопоставления уютного и знакомого невообразимо чуждому.

Чем больше я размышлял, тем больше мне хотелось не просто использовать декорации маленького городка, но и испытать на прочность то преклонение перед ними, которое свойственно американской культуре.

Мы очень любим смахивать пылинки с ностальгии по Золотому веку, которая превозносит все то хорошее, что действительно есть в маленьких городках, при этом игнорируя или преуменьшая те их черты, которые не заслуживают того, чтобы их сохранять. К примеру, наследие так называемых «закатных городов»: Если у тебя не тот цвет кожи, мы, может, и будем терпеть то, что ты расхаживаешь по нашим улицам при свете дня, но смотри, не позволь закату застигнуть тебя в нашем городе. Опять же, я вырос в нескольких милях от одного из таких городов и общался с людьми, которые помнили стоявший на въезде знак.