Майлз Уоллингфорд - Джеймс Купер

— Это несколько expartenote 148, полковник, ибо у меня столько же оснований жаловаться на английскую, сколько на французскую агрессию; мое судно было захвачено дважды, один раз — английским фрегатом, а другой раз — французским капером. Если уж что-то рассказывать, то я предпочел бы рассказать все без утайки.

— Разумеется, сэр; мы хотим описать все гнусности, которые совершили эти бессовестные англичане.

— Я полагаю, что, захватив мое судно, английский капитан действительно совершил недопустимый поступок по отношению ко мне, что и явилось причиной моего разорения.

— Подождите, сэр, не так быстро, — прервал меня полковник Уорблер и принялся скоро и усердно записывать. — «… и тем самым довел до разорения этого трудолюбивого и честного человека»; замечательная фраза получилась. Итак, сэр, продолжайте.

— Однако я не могу пожаловаться на дурное обращение со мной лично; и действия французов ничем не отличались от действий англичан, а может быть, были еще более отвратительными, — едва я избавился от английской призовой команды, как нас захватил «француз» и не дал нам найти пристанище и нанять новую команду во Франции.

Полковник Уорблер выслушал меня с холодным безразличием. Против французов он не собирался написать ни строчки, принадлежа к весьма многочисленной породе распространителей новостей, которые воображают, будто их высокое призвание в том и состоит, чтобы рассказывать о любом событии ровно столько, сколько сами они считают нужным. Видя нежелание моего гостя обнародовать важные факты, я еще более настойчиво указал ему на ущерб, который причинили мне французы; но старался я напрасно. На следующее утро в «Репабликэн Фримэн» появился такой отчет о событиях, который в точности соответствовал направленности этой независимой и смелой газеты; в нем не было ни слова о французском капере, а рассказ о действиях английского фрегата был приукрашен разнообразными фактами и выражениями, которые полковник Уорблер, должно быть, почерпнул из своего обширного запаса заезженных фраз и приемов — я таких слов не произносил.

Едва только я отделался от общества этого джентльмена — а расстались мы вскоре после того, как он обнаружил, что я настойчиво стремлюсь привлечь его внимание к неправомерным действиям французов, — мы с Марблом покинули пансион, собираясь, как и договорились, прогуляться по Бродвею и посмотреть на произведенные временем перемены. Мы едва прошли один квартал, как вдруг кто-то тронул меня за рукав; обернувшись, я увидел совершенно незнакомого мне человека с напряженно-восторженным выражением лица; он бежал и весьма запыхался.

— Прошу прощения, буфетчик из пансиона, где вы остановились, сказал мне, что вы капитан Уоллингфорд.

Я поклонился: видимо, меня настиг еще один охотник за фактсти.

— Надеюсь, сэр, вы извините мою бесцеремонность ввиду того, что я преследую благородную цель. Я представляю публику, которая всегда жаждет получать самые свежие новости обо всех важных делах, и долг придает мне смелости. Разрешите представиться: полковник Позитив из «Федерал Трус Теллер», эту газету когда-то выписывал ваш уважаемый батюшка. Мы только что узнали о злодеяниях, которые совершила в отношении вас, капитан Уоллингфорд, «шайка французов, пиратов, воров, разбойников», — прочел он из другой так называемой шапки, подготовленной для публики с иными пристрастиями, — «еще один случай галльской агрессии и республиканской якобинской наглости; такие злодеяния не могут не вызвать возмущения каждого благонамеренного американца и способны обрести защитников лишь среди той части общества, которая, не имея собственности, всегда готова сочувствовать успеху этих разбойников, пусть даже за счет прав американских граждан и процветания Америки».

Прочитав эти строки, полковник Позитив остановился, чтобы перевести дух, и взглянул на меня, как будто ожидая довольных и восторженных восклицаний.

— Мои интересы пострадали от того, что я считаю совершенно незаконными действиями французского капера, полковник Позитив, — отвечал я, — но этого никогда бы не случилось, если бы серьезный урон не нанес мне, на мой взгляд, столь же непростительный поступок английского фрегата, «Быстрого», под командой капитана лорда Харри Дермоида, сына ирландского маркиза Тоула.

— Господи помилуй, сэр, возможно ли? Вы сказали — английского фрегата? Где это видано, чтобы суда столь уважающей правосудие нации участвовали в неспровоцированном нападении? Это особенно странно, если принять во внимание, что у нас единый язык, общие корни, саксонские предки и тому подобное, — ну, вы понимаете, так что неблаговидные поступки с их стороны исключаются, тогда как каждое прибывающее судно, к сожалению, привозит нам новые образчики злодеяний, которые совершают клевреты этого выскочки, французского императора, человека, сэр, с делами которого, сэр, могут сравниться разве что преступления Нерона, Калигулы и других тиранов древнего мира. Если вы, капитан Уоллингфорд, любезно предоставите мне некоторые подробности последнего злодеяния Бонапарта, я обещаю: весть о них дойдет до самого отдаленного уголка страны, и это будет вызов злонамеренным и гнусным преступлениям любой личности или группировки. Я немилосердно отказал ему. Однако это ничего не изменило, ибо на следующий день в «Федерал Трус Теллер» появился рассказ о происшедшем, в котором все было изложено как бы очень точно, будто с моих слов, а правды в нем было столько же, сколько в обычных газетных байках, рассчитанных на сногсшибательный эффект. Его с жадностью прочли все американские федералисты, а статья противной направленности в «Репабликэн Фримэн» прошла pari passunote 149 по всем демократическим газетам и была проглочена с равным аппетитом всеми сторонниками противоположной идеи. Это различие, как я потом узнал, было значимо чуть ли не для каждого жителя страны. Если я оказывался в обществе федералиста, он целый день готов был слушать ту часть моего рассказа, которая относилась к захвату моего судна французским капером, с демократом же было vice versanote 150. Поскольку купцы по большей части были федералистами, а англичане сыграли в моей истории более неприглядную роль, я вскоре обнаружил, что уже простым упоминанием о происшедшем вызываю всеобщую неприязнь; в скором времени кто-то распустил слух, что сам я не кто иной, как дезертир, бежавший из английской армии, — я, пятый Майлз из нашего рода, владелец Клобонни! Что до Марбла, люди готовы были поклясться, что это он обобрал своего капитана, а за четыре года до того сбежал с английского двухпалубника. Все мы живем в обществе и знаем, как сочиняются истории, порочащие человека, который не пользуется всеобщей любовью, и с каким усердием они распространяются; предоставлю читателю вообразить, какова была бы наша участь, если бы у нас не хватило благоразумия прекратить рассказы о наших злоключениях. Уже не помышляя о том, чтобы обратиться к властям с просьбой о возмещении ущерба, я почитал себя счастливым, когда все наконец забылось и я не вовсе лишился своего доброго имени.