Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

– Омоновцев на него вы натравили?

– Разумеется. Если хочешь сделать что-то хорошо – пригласи специалиста. Так, кажется, говорят американцы?

– Примерно так. А родоначальник гигантов, как я понимаю – именно вы, барон?

– Вот это вы понимаете исключительно верно.

– Но, насколько я знаю, вы – последний рах на планете.

– Никогда не произносите этого мерзкого слова! Так нас звали проклятые ящерицы. Да, я единственный. Но, сгорев в этом пламени, я рассеюсь по всему миру – и тысячи подобных мне родятся, как родились воины из зубов дракона!..

Звездочки внизу уже слились в неровное огненное пятно. Явственно ощущался жар.

– Скажите, Рудольф, а зачем вам на самом деле был нужен тетраграмматон?

Ведь не для того же только, чтобы оживлять железных болванов?

– Конечно, не для того. Но вам, Николас, эти знания уже ни к чему. Через полчаса в округе будет чересчур жарко.

– Тогда не скажете ли вы мне, дорогой барон, – голос Николая Степановича чуть подрагивал, – почему некий известный вам пергамент следовало сжечь именно в зеленом пламени?

– Что?!

Николай Степанович опустил руку в карман. Барон подался вперед, а за его спиной пригнулся, готовясь прыгнуть, Коломиец. И Гусар прижал уши, припал вперед и перебрал лапами, ища точку опоры.

– Вот! – и Николай Степанович поднял над головой фальшфайер с обмотанным вокруг него пергаментом. – Именно зеленое пламя…

– Неееет!!! – вопль Зеботтендорфа отшвырнул назад и его, и Гусара. – Неее…

Николай Степанович рванул шнур. По-змеиному зашипел огонь.

Звук, издаваемый бароном, уже ничем не напоминал голос человека. И лицо его преобразилось: челюсть выступила вперед, глаза сузились: Пальто лопнуло под напором бугристых плеч. Огромные лапищи – белые, будто восковые, с тугими напряженными венами – потянулись к шипящему огню. Николай Степанович отступил на шаг – и тут одновременно метнулись к вырастающему гиганту Коломиец и Гусар. Коломиец обхватил его за каменную шею, Гусар клещом повис на руке. Гигант схватил его другой лапой поперек туловища, рванул…

Трап не выдержал тяжести. Секция его, на которой шла борьба, просела со стоном, и через секунду оборвались держащие ее стропы. Настил позади гиганта лопнул. Свободной рукой гигант успел ухватиться за поперечину еще держащейся секции. Гусар, полумертвый, не разжимал зубов. Коломиец, левой обхватив гиганта за шею, правой наносил страшные удары в висок. Гигант, не обращая на это внимания, медленно подтянулся…

Николай Степанович успел отступить, когда лопнула еще одна пара строп. Трап закачался, заплясал, заходил ходуном. Фальшфайер догорал. Вонь сгоревшей кожи окутала все вокруг.

Гигант вновь подтянулся…

Маленькие глазки его, красные от напряжения, пылающие – смотрели с такой дикой злобой, что подкашивались ноги.

Николай Степанович бросил догорающий фальшфайер вниз. Там набирало силу белое пламя.

Второй рукой, на которой безвольно болтался Гусар, гигант ухватился за планку болтающегося настила. Но, видимо, Гусар что-то пережал, перекусил ему, потому что пальцы сгибались плохо.

– Женя, руку!!!

Не слышит…

Тигран упал на настил, дотянулся до загривка Гусара. Вцепился мертво.

– Женя!!!

Понял, наконец. Оперся о затылок гиганта, подтянулся и встал коленями ему на плечи. Рука Коломийца впечаталась в поперечину – как раз между восковыми лапищами, маленькая, как ручка ребенка.

– Зачем вы это сделали, Николас? – сказал гигант голосом барона. – Теперь-то уж точно никто не сможет помешать ящерам возродиться…

– Их давно нет.

– Это вы знаете только с их же слов: Прощайте, глупец. До очень скорой встречи.

И он разжал пальцы.

Но, падая, гигант схватил Коломийца за ногу.

Миг длилось борение. Николай Степанович держал Коломийца за стальное запястье, понимая, что его слабые силы вряд ли что решают. Запрокинутое лицо висящего побагровело. Потом что-то затрещало, Коломиец заорал неслышно: а потом был какой-то провал. Долгий-долгий провал. :Коломиец лежал на настиле, огромный и черный, как выброшенный из моря кит. Рядом сидел Тигран и плакал, сжимая в руке клок белой шерсти.

Остолбеневший Василий смотрел на них через пропасть. Из глубины поднимался дым.

Там все было раскалено добела, но почти в самом центре обозначилось черное пятно. И оно заметно расширялось…

– Тигр, – сказал Николай Степанович, – сделай одолжение: принеси снизу мой рюкзак.

И Тигран побрел, не вытирая слез, исполнять поручение.

– Женя, как ты?

– О-ох: – Коломиец приподнялся на локте, подтянул ногу, посмотрел. Ботинок его был изодран, располосован, а вместо подошвы белел носок. – Ни хрена себе тварюшечка: где ты только таких находишь?

– Да вот: сами приходят…

Вернулся Тигран.

Николай Степанович достал последние три бутылки с тьмой, вывернул из гранаты взрыватель и прикрутил его сбоку. Посмотрел вниз. Картина солнечного затмения: черный круг с пылающим венцом. Разобьются и так, но на всякий случай: Он вынул чеку, отпустил скобу предохранителя – глухо бухнул капсюль, зашипела трубка – и разрешил бутылкам падать.

Раз: два: три…

Будто облако закрыло картину солнечного затмения, все кончилось, и можно прятать закопченные стекла: Потом холмик тьмы вырос над жерлом шахты, опустился, растекся – осталась матово-черная лужица.

– Все.

Брюс стоял. Левая рука его плетью свисала вдоль туловища. За спину, распорядился он. Поднял правую руку. Колька, помогай. «Бахарма тудакаваши арма:»

Маревом подернулась башня. «:стха марва прахован:»

Земля задрожала. Потом мерцающий свет окутал все вокруг. Башня теперь казалась миражом, чем-то чужеродным, неправильным. «:ицхи ицхи стхабрахабарн:»

Все померкло. Башня теперь будто висела в воздухе, размывалась с краев, таяла, таяла: Это было не настоящее исчезновение, но никто теперь на сумеет найти ее…

Зубчатые силуэты елей проступили там, где была башня. Брюс вздохнул и сел на землю. У него пошла кровь носом.

– Готово, Яков Вилимович…

–:обуза вам…

– Зачем ты так говоришь, неправда это.

– :помочь: нет, как: падаль…

Он опять упал и потерял сознание.

Коломиец не мог идти сам, нога стремительно опухала, чернела; его вели под руки Тигран и Василий. Вертолет возвращался. Сесть он все равно не мог, надо было куда-то выбираться из хворостяного леса. На крышу Коломийцу не забраться, кожа на руках полопалась, под ногтями кровь – и это уже не говоря о Брюсе…

– Да что мы мудрим, – сказал Василий, – вон же машина, поехали до берега…

Так они и сделали.

Вертолет прошел над ними низко и скрылся. Плиты дороги уложены были неровно, машину ритмично било – как на старых железных дорогах. Паровоз с медным орлом на груди, желтые и голубые вагоны, красный вокзал: запах угля и дегтя: узкий перрон, носильщики в зеленых тужурках: Царское Село…

Дорога. Река.

Вертолет ждал их. Илья сидел на ступеньке трапа. Увидев машину, встал, побежал навстречу. Потом оглядел всех, ничего не сказал и побрел обратно, сгорбившись…

Шестое чувство. (Подмосковье, 1948, август)

Он спускался по лестнице в халате, зеленом с золотом. Пистолетик-пукалка плясал в руке.

– Кто здесь? Почему?.. – голос сорвался.

Я встал.

– Жданов Андрей Александрович?

– Кто вы и что вам нужно?

– Вы арестованы.

Тысячу раз я видел эту сцену почти наяву, и вот сейчас, когда все свершалось, чувств я никаких не испытывал. Разве что гадливость.

– Предъявите ордер, – сказал он сипло.

– Ордер? Мне не нужен ордер. Неужели вы меня не узнаете?

– Без ордера… Горюнов!

– Можете не кричать, мы здесь одни. Охрана отдыхает. Да положите вы свой пистолет, он вам мешает думать.

Он удивленно посмотрел на дамский «вальтер» у себя в руке и сунул его в карман.

– Пойдемте в машину, – сказал я. – Руки примите за спину.

– Кто вы? – еще раз спросил он.

– Когда-то мое имя было известно каждому культурному русскому человеку, – со вздохом сказал я. – Правда, с тех пор произошло немало прискорбных событий.

– Какой-то эмигрант…– судорожно пробормотал он. – Что? Война? Десант?

Москва захвачена?

– Все проще, – сказал я. – Создана Особая тройка: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святый. Мне поручено препроводить вас…