Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

– И все-таки, – сказал Атсон. – Мы друзья уже почти сорок лет. Кое-что я знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники информации. Не масонские балаболки, нет – серьезные люди. Что-то произошло в России. И ваши танки не для моциона проехались до Праги…

– Не для моциона, – сказал я. – Представьте, Билл, что вы выходите, простите, из тюрьмы…

– Очень хорошо представляю, – сказал Атсон.

– Ну и вот, – сказал я. – Выходите из железных ворот с узелком, и первым делом видите, что вас не ждет автомобиль с надежными ребятами и шампанским.

– Это можно пережить, – сказал Атсон. – Может, ребята и сами загорают в клеточку.

– Слушайте дальше. Вы садитесь в такси и начинаете объезжать старых приятелей. Нигде они не загорают, только ведут себя как-то странно… Не хотят или не могут вспомнить ни ваше совместное дело, ни контрабанду виски, ни матрацы… С вами говорят, как со старым знакомым – но и только.

– Ссучились, – понимающе кивнул Атсон.

– Поначалу вы тоже так думаете, но потом все больше убеждаетесь, что они действительно ничего не помнят и хуже того – ведут совершенно законопослушный и благонравный образ жизни.

– Ну и что? – сказал Атсон. – Моя старая компания и в самом деле остепенилась – кто живой остался, понятное дело. Ник, – оживился он, – да ведь копы запросто могут ославить ни в чем не повинного человека, чтобы свои его сторонились.

Скажут, например, что в тюрьме всех закладывал…

– И долго проживет такой ославленный человек? – сказал я.

– Ну… разбираться будут, – неуверенно сказал Атсон.

– Да нет, – сказал я. – Никто с вами даже разбираться не хочет… Вы для них просто знакомый, хороший парень, с которым можно поорать на бейсбольном матче, выпить, вот как мы сейчас…

– А может, ребята просто решили зажилить мою долю, вот и валяют дурака? – сказал Атсон.

– Нет, – сказал я. – С банковским счетом все в порядке. Более того – весь общак теперь мой.

– Хорошо, – сказал Атсон. – Тогда я просто начну набирать новую команду.

– Действительно просто…

Атсон разлил смирновскую по рюмкам.

– Ник, – сказал он. – Все пройдет. Вы сильный человек, и вылезете из любого дерьма. Если я чем-то смогу помочь…

– Я знаю, – сказал я. – Спасибо, Билл.

– Слушайте, Ник, – он вдруг уставился на бутылку. – Мы здесь сидим уже целый час! Такими темпами мы не обойдем Париж и за месяц!

– Да, – сказал я грустно. – Вы правы. Надо двигаться дальше. Ребята, мы идем…

– Идем, – согласно кивнули Габриэль и Виктор Платонович.

– Гарсон, – подозвал я официанта, как следует расплатился, вернул ему целый и невредимый стакан, а потом, показав на спящего в неудобной позе «хвоста», добавил сверх суммы три стофранковые бумажки: – Будьте так любезны, отвезите этого месье в ближайший бордель.

– В бордель?! – восхитился он.

– Совершенно верно. В грязный, дешевый, с дурной репутацией бордель.

– Да, месье! Я знаю такой!

– Я не сомневаюсь, гарсон! Действуйте!

– Слушаюсь!

И мы, четверо в ряд, покинули гостеприимное кафе «Клозери де Лила», не расписавшись на стене, но ничуть об этом не сожалея. «Ролс-Ройс» пополз следом, бесшумный, как летящая сова.

Странно: разговор мой с Атсоном так зацепил меня, что я очнулся от размышлений, лишь увидя перед собой белоснежную скатерть. Мы вчетвером сидели на полукруглом диване с высокой, выше голов, спинкой. Два официанта во фраках сервировали стол с такой скоростью и точностью, что казалось – перед тобой не живые люди, а рабочие с конвейера в чаплинском фильме…

Меню, переплетенное в темную тисненую кожу и оттого толстое, как подарочное издание «Майн Кампф», лежало на краю стола, и Атсон смотрел на него со сложным выражением. Потом он хлопнул себя по лбу и вскинул руку, подзывая телохранителя.

– Стив, – сказал он, – бегом в машину – и принесите-ка тот синий пакет…

Меж тем рядом с очередной бутылью «Смирновской» возник высокий прозрачный кувшин, полный томатным соком.

Виктор Платонович предался воспоминаниям о том, как ребенком гулял с бонной в Люксембургском саду и как его тетешкал на коленях один русский политэмигрант, раскосый и картавый – и добрый-предобрый: Габриэль же рассказывал ему, как в ранней юности ни за что ни про что убил араба, ничего при этом не испытал, вышел сухим из воды, но с тех пор чувствует себя постоянно виноватым перед всеми угнетенными нациями. Именно потому он и пошел в Иностранный легион: ты меня понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?..

Тем временем Стив принес пакет. Атсон прищурился.

– Не все друзья вас забыли, Ник, – пакет он держал в поднятой руке, словно бы надеясь заставить меня поплясать. – Лет пять или шесть тому в Голливуде меня опять же затащили на премьеру – правда, это была солидная лента со стрельбой, мордобоем и бабами. Потом был банкет, и Шон Коннери познакомил меня с англичанином, который и сочинил этот фильм. То есть сочинил книжку.

Мы разговорились про старые года, стали припоминать всякие чудные случаи…

И вдруг оказалось, что толкуем мы об одном и том же человеке. Ясное дело, о ком. Где вас искать, он представления не имел, вот и попросил меня передать при случае…

Я разорвал пакет. Ян Флеминг, «Живешь только дважды». И надпись на титульном листе: «Нику Великолепному, без которого не появился бы на свет агент 007». И росчерк…

– Спасибо, Билл, – сказал я. – Жаль, что нет с нами самого Яна. Настоящий был солдат. Он умер в шестьдесят четвертом.

– Помянем всех, кого с нами нет, – сказал Атсон. – Мне везло в жизни на людей.

– Мне тоже, – сказал я. – Царствие им небесное.

Мы вчетвером помянули ушедших, потом без перерыва выпили за живых.

Негромко заиграл оркестр, и певица в черном обтягивающем платье хриплым голосом начала повествовать, как она ни о чем не жалеет.

– Вот дьявол, – сказал Атсон, завернул рукав дешевого пиджачка и посмотрел на циферблат «Картье». – Пора, Ник, скоро начнется…

– Господа, – я поднялся. – Не обращайте на наш уход ни малейшего внимания – духом мы с вами, но тела должны перейти в другое место. Поэтому, милейший Виктор Платонович и любезнейший Габриэль, guljaem придется за четверых.

Надеюсь, вас никто здесь не обидит, – я выразительно поглядел на официанта.

Мы обнялись и облобызались с нашими спутниками, словно прощались навсегда – да ведь навсегда и прощались.

В недрах необъятного «роллс-ройса» нас ожидали строгие вечерние костюмы, для сохранности натянутые на манекены. Можно было переодеться прямо в салоне, не испытывая особенных неудобств.

– Ну, Марти, – сказал Атсон водителю, – довольно ты ползал сегодня, как беременная бегемотиха. Гони-ка в «Олимпию»! Мисс Дитрих открывает сегодня европейские гастроли!

Когда огни за стеклами начали сливаться в сплошные сияющие линии, я вдруг с ужасом увидел себя в зеркале: худощавого хлыща двадцати семи лет. Меньше, чем было тогда, на пароходе «Кэт оф Чешир». И когда Марлен увидит меня…

Это было невозможно. Это было невозможнее, чем если бы у Юла Бриннера зацепился кольт.

– Билл, – сказал я. – Некуда спешить. Что у вас там в баре?

11

Он побежден, какая польза в том?

– Говори, Яков Вилимович…

Это не укладывалось в голове. Он смотрел и все видел сам, но в голове это не укладывалось…

Брюс, спотыкаясь, монотонно рассказывал, что буквально через полчаса после того, как Николай Степанович уехал в Москву, на дачный поселок свалилось полсотни омоновцев. Они окружили недострой и через мегафон потребовали всем выходить с поднятыми руками, а первое дело – Сереге Каину…

Никто не думал, что Каин – выйдет. Никто за ним не доглядел…

Но он вышел – с поднятыми руками.

Выстрел был один, но Каину снесло полчерепа…

И тогда взбесилось его войско. Это было как конвульсии обезглавленного тела…

Их пытались удержать.

Может быть, если бы не пытались, если бы сразу пропустили – не случилось бы того, что случилось…

Кто знает?..

Потом Брюс догадался направить всех своих уцелевших в подвал, зажег черную свечку. Он умел обращаться с этим чуть лучше, чем Николай Степанович тогда, в сорок втором…

Их забросило под Калугу.

Четверо остались невредимы: сам Брюс, Надежда, Тигран и Василий, молодой боец из отряда Ильи. Здорово досталось Бортовому. Илье продырявили бок какой-то пикой и раздробили кисть. Горбатый цыган Бажен от удара по голове все еще не пришел в сознание. Очень тяжело ранен был Костя: спасая Светлану, он с голыми руками бросился на что-то острое, машущее: будто в соломорезку руки сунул: И страшно пострадала сама Светлана: она пыталась творить какие-то заклинания, не отступала: не смотри, Степаныч, не надо тебе этого видеть…