Воздушный казак Вердена - Юрий Гальперин

— Он как раз и был из плеяды талантливых летчиков, а вот систематических знаний не имел. И стал я у него вроде постоянного консультанта. Даже награду от Харитона Никаноровича получил, по тому времени необыкновенно ценную…

Владимир Сергеевич подошел к одному из книжных шкафов и достал три толстеньких, изрядно залистанных тома.

— Это подлинно инженерная энциклопедия — «Справочная книга для инженеров» Хютте. Он купил ее для себя, видите, надпись на обложке: «X. Славороссов»?

— Я вижу и вторую: «Пышнову от Славороссова. 9.4.23 г.».

— Большая ценность была, а вот не пожалел… Я даже отказывался брать, так он обиделся было… Да… А мне с ним заниматься — двойной интерес. Во-первых, часами мог слушать его рассказы о полетах, о войне, о людях, он ведь был очень наблюдателен. Во-вторых, узнавал от него такие авиационные тонкости, что сам бы и не догадался. Я ведь начинал с конструирования, а потом вижу, что многое не объяснено — отчего так, а не иначе, стал докапываться до истины. Вот и он кое-что мне подсказал. Он ведь столько испытал, перепробовал: и фотографированием с самолета занимался, даже хранил целую серию фотографий, сделанных с воздуха по просьбе Блерио, самолеты испытывал разных систем, а уж в переделки попадал…

Как-то в Италии совершил вынужденную посадку и сломал шасси. Посылает хозяину своему, Капрони, такую телеграмму: «При посадке сломал себе ноги, починил их в кузнице. Вылетаю». Остроумный был человек, веселый.

Вот могу показать редкий снимок, тоже его подарок…

Рассматриваем фотографию: Славороссов у самолета. Подпись: «Авиатор Славороссов — герой перелета Милан — Рим, рекордсмен мира скорости полета с пассажиром на моноплане «капрони». Наискосок надпись: «X. Славороссов коллеге Пышнову».

— Владимир Сергеевич, в академии был летный отряд. Славороссов уже не летал, когда учился?

— Нет, врачи не разрешали. Да и занят был много, к концу учебы по совместительству работал в Добролете — нынешний Аэрофлот так назывался. У него, как и у всех наших «стариков» — боевых летчиков, были в частях, на авиазаводах большие связи. И для оборудования академии они все могли достать из-под земли. А мне, например, он устроил полет на новом самолете «Юнкерс-ХШ».

Уже после встречи с Владимиром Николаевичем я нашел еще одно свидетельство общественного темперамента Славороссова. В журнале «Вестник Воздушного Флота» он публикует письмо с призывом возродить планерный спорт: «…При редакции нашего журнала уже организован «Кружок планеристов». Он должен стать тем центром, тем корнем, от которого побегут отростки по всей стране… Я считаю необходимым устройство летом 1922 года Всероссийских планерных соревнований. Такой планерный митинг будет прекрасной пропагандой безмоторного летания и летания вообще… Со своей стороны, для учреждения приза я и мои коллеги Урицкий и Раскин прилагаем наш лекционный заработок в размере 1 500 000 рублей.

Приз этот я считал бы уместным и необходимым назвать именем гениального родоначальника русской авиации Н. Е. Жуковского.

Конечно, сумма эта незначительна, но мы считаем, что все… любящие русскую авиацию, а также те, кому дорога память нашего Великого Учителя, присоединятся к ней… Москва, 26 декабря 1921 года».

Хотелось узнать — состоялись ли эти соревнования, кто первым получил приз Жуковского? В авиационной литературе ничего не нашел. Звоню одному из старейших планеристов, летчику-испытателю и автору книг о том времени писателю Игорю Шелесту. И он впервые слышит об инициативе Славороссова:

— Вот это интересно!.. Вот ведь беда, нет подлинной истории отечественной авиации, куда это годится?! Хорошо, ты что-то нашел, я нашел, другие, а кто же все вместе соберет, архивы неведомые никому поднимет, документы?.. Историков целые институты…

— Верно, верно, тут наша общая боль, но скажи, соревнования планеристов состоялись?

— В двадцать втором году — нет, в начале следующего. Арцеулов был глазным закоперщиком. В Коктебеле летали.

— А приз Жуковского?

— И приза такого не было, никто о нем и не слышал. Другие — были. Обидно, про Славороссова никто и не вспомнил…

Тем и закончился наш разговор. Вернемся к беседе с генералом Пышновым. Я тогда спросил:

— Вы, начиная с института, все время в армии?

— Да, нас же всех зачислили, да не просто, а сам начальник Главвоздухофлота Акашев принимал, беседовал, когда в академию переходили.

— Акашев?

— Да, чему вы удивляетесь?

— А вы, Владимир Сергеевич, его биографию знаете?

— В общих чертах: участник Октябрьской революции, боевой, заслуженный летчик, весьма образованный человек… Что еще?

— Так он же учился и воевал во Франции вместе со Славороссовым, потом они у заводчика Лебедева служили в Петрограде.

— А-а, то-то он его тогда особо приветствовал, говорил о чем-то, я подумал, что просто как с известным авиатором, знаменитостью. Вот ведь Славороссов ничего мне не сказал, что с самим главкомом приятели, поскромничал…

Потом мы смотрели старые фотографии. Все слушатели академии носили по три кубика в петлице, кто раньше не был военным. Шинели «с разговорами» — поперечными планками, к выпуску летчикам защитные кители надели, ботинки с лакированными крагами…

— А вы не помните, какой дипломный проект был у Славороссова?

— Видите ли, мы все где-то уже сотрудничали и диплом чаще всего был приближен к этим занятиям. Славороссов разрабатывал тему воздушных линий Добролета.

— Вы и потом встречались со Славороссовым, бывали у него?

— Конечно, очень хороший был дом, гостеприимный. Люди приходили интересные…

Квартира в Козловском переулке была в те годы знакома многим: журналистам из «Гудка», где иногда сотрудничал Харитон Никанорович, корреспонденту «Юманите» и его друзьям-коминтерновцам, которые охотно посещали дом, где жизнерадостные хозяин и хозяйка свободно говорят по-французски, знают немецкий.

«Никогда мы не жили так интересно и весело, как в те годы, — вспоминает Татьяна Александровна Славороссова спустя более полувека в письмах из Пятигорска. — У Харитона Никаноровича был приятель Этьен Лакост, коммунист, эмигрировавший из Франции. Мы дважды в месяц собирали у нас друзей-политэмигрантов на вечера, назвав их «Вуа лякте» — «Млечный Путь». Читали стихи и прозу, пели «Марсельезу» под аккомпанемент Харитона. Итальянская супружеская пара играла на губной гармонике, потом все вместе хором пели «Стеньку Разина». Слова песни перевел на французский все тот же Этьен. Иногда бывала Анна Александровна Луначарская.

Часто приходил к нам поэт Василий Каменский, необычайно остроумный, веселый человек. Тогда они с мужем создавали нечто вроде прототипа современного джаза. На бамбуковую палку прикрепляли сигарную коробку, натягивали струну и играли, как на скрипке смычком, а итальянец на губной гармошке, еще звучало и пианино…