Победы и беды России - Вадим Кожинов

Выше уже шла речь о том, что «пересадить» западную (как и японскую) модель в Россию невозможно. Но допустим даже, что подобная пересадка осуществима (в чем уверены руководители «реформ»). Будет ли это означать, что Россия тем самым приблизится по своим экономическим показателям к высокоразвитым странам? Безусловно, нет. Ведь в конечном счете в большинстве «развивающихся» стран — при всех возможных оговорках — «производственные отношения» в принципе те же, что и в высокоразвитых, а между тем ныне в развивающихся в течение одного года погибают от голода, по сведениям ЮНЕСКО, 20 миллионов человек!

«Благосостояние» нынешних развитых стран, где проживает всего лишь 15 процентов населения Земли, зиждется не на «производственных отношениях» как таковых (это вульгарное упрощение сложнейшей проблемы), но, во-первых, на выработанной в течение длительного времени исключительно высокой культуре предпринимательства и труда и, во-вторых, на постоянной «перекачке различных ресурсов (в том числе — и человеческих) из „развивающихся“ стран.

Идеологи нынешних реформ убеждены, что, если придать российскому «фермеру» тот внешний экономический статус, каковой имеет, скажем, нидерландский фермер, он («наш фермер») получит те же результаты. Чтобы понять всю несостоятельность этого умозаключения, достаточно вдуматься в один только факт: в Нидерландах используются в хозяйстве только такие коровы, «родословная» которых точно известна за сотню предшествующих лет! И именно выражающаяся в этом (хотя, конечно, вовсе не только в этом — перед ними только одна, но поистине впечатляющая «деталь») высочайшая культура предпринимательства и труда прежде всего и обеспечивает экономические показатели нидерландского сельского хозяйства.

И вторая неотъемлемая сторона проблемы: перекачка ресурсов из развивающихся стран в высокоразвитые. Так, в 1987 году высокоразвитые страны, где проживает, напоминаю, всего лишь 15 процентов населения Земли, «всосали» в себя 73(!) процента мирового экспорта энергетических ресурсов, то есть в 5 раз больше, чем было бы у них при «справедливом» дележе! (см. «СССР и зарубежные страны. 1988». С. 270).

И именно в этих двух феноменах (выработанной веками культуре производства и «перекачке») заключены наиболее существенные причины благосостояния высокоразвитых стран, а вовсе не в пресловутых «производственных отношениях», которые сами по себе не способны породить никакого «экономического чуда».

Итак, плодотворный грядущий путь России возможен только в русле возрождения ее экономических устоев: принципиальной многоукладности и в высшей степени весомой экономической роли государства. Ставя же вопрос о каких-либо «заимствованиях» из экономических моделей США или Японии, необходимо постоянно учитывать, что Россия — евразийская страна, и опыт Востока ничуть не менее существен для нее, чем опыт Запада. Речь идет, конечно, не о примитивном призыве «взять лучшее» и оттуда, и отсюда; гораздо важнее сознавать, что ни то ни другое не может стать «главным» (и тем более единственным) объектом внимания. Попытка пересадить западную модель ничего, кроме разрухи, не принесет, и развитие в конечном счете все равно будет иным.

Наконец, бессмысленно и даже дико полагать (хотя очень многие это делают), что можно и нужно как бы «отменить» предшествующую эпоху, занявшую три четверти столетия, и вернуться на путь, приведший к 1917 году. Правда, нет сомнения, что страна переживает (как и всегда было после революций) полосу реставрации (а вовсе не «революции», как полагают «радикалы»). Но реставрация — это только определенное «уравновешивание», а не действительный возврат к предшествующему строю. Впрочем, это особый, сложный вопрос, который я пытался осветить в статье «Куда движется человечество?», опубликованной 31 декабря 1991 г. в газете «Правда».

Предвидение будущего — это нередко труднейшая, но необходимая и повседневно решаемая людьми задача. Мы редко отдаем себе отчет в том, что любое наше успешное действие совершается, в частности, на основе предвидения — пусть хотя бы самого элементарного: так, мы отправляемся летом в лес за грибами, поскольку предвидим, что они там уже появились, а если мы ошиблись — вернемся с пустой корзинкой. Этот «пример», вероятно, воспримут с улыбкой, но задумаемся о людях, конструирующих новый летательный аппарат; неспособность к предвидению в этом случае обернется трагическими последствиями… И разумеется, успешное служение своей стране — идет ли речь об указах ее правителей или о действиях «рядовых», но озабоченных судьбой Отечества (и, значит, в конечном счете, собственной судьбой…) граждан, — невозможно без предвидения будущего.

Полтора столетия назад, в 1853 году, тогдашние правители России, вступив в очередной конфликт с давним соперником — Турецкой империей, ни в коей мере не предвидели, что наиболее мощные страны христианской Европы начнут войну на стороне вроде бы враждебного им исламского государства и Россия потерпит одно из немногих самых тяжких за всю ее историю военных поражений… Между тем еще за полтора десятилетия до начала Крымской войны проникновеннейший поэт и мыслитель (вторая сторона его творчества, к сожалению, известна немногим) Федор Иванович Тютчев со всей ясностью предвидел, что Запад только и ждет удобного, момента для мощной атаки на Россию с целью лишить ее той первостепенной роли на мировой арене, которую она обрела в 1812–1814 годах.

Тютчев предпринимал разного рода усилия, дабы «открыть глаза» правителям России на грозящую ей роковую схватку, но никто из них так и не внял ему, — в частности, потому, что «все они, — по тютчевским словам, — очень плохо учили историю» (см. обо всем этом мою книгу «Тютчев», издававшуюся в 1988 и 1994 гг.). И в самом деле: любое предвидение будущего страны возможно только при опоре на достаточно полное и глубокое знание и понимание ее предшествующей истории; попытки заглянуть в грядущее России, исходящие лишь из ее современного, сегодняшнего состояния, — это, как говорится, гадание на кофейной гуще.

Углубленный взгляд в историю, в прошлое России дает возможность осознать определенную «направленность», основополагающий вектор, который, вероятнее всего, продлится и в неведомом грядущем времени. И нетрудно заметить, что в нынешних рассуждениях о будущем России нередко так или иначе присутствует обращение к предшествующей ее истории, — но это обращение чаще всего явно тенденциозно, оно сосредоточивается на какой-либо одной стороне российского исторического бытия и представляет собою скорее субъективную оценку, чем трезвое, объективное осмысление этого бытия.

Вот, например, достаточно типичное в этом плане сочинение, принадлежащее перу недавнего «главного реформатора» — Гайдара — «Государство и эволюция», появившееся в 1995 году. С очевидным недовольством, даже негодованием говорится здесь о том, что «в центре» бытия России «всегда был громадный магнит государства. Именно оно определяло траекторию российской истории. Государство страшно исказило новейшую историю…» Даже «радикальнейшая в истории человечества революция не поколебала „медного всадника“ русской истории». И вся задача состоит, мол, в том, чтобы «сместить главный вектор истории» (!).

Все это, вполне понятно, продиктовано сопоставлением России со странами Запада, где государство играло намного более «скромную» роль; Гайдар, впрочем, и не скрывает, что он целиком исходит именно из этого сопоставления. И получается, что история России — это как бы «искаженная» история Запада…

Согласитесь, что сам подобный подход к делу заведомо сомнителен («сместить главный вектор» — хотя даже беспрецедентная в истории мира революция не смогла этого сделать!). А «использование» созданной пушкинским гением поэмы «Медный всадник», исполненной глубочайшего и богатейшего смысла, предстает как крайне легковесная претензия.

Но главное даже не в этом. Нет сомнения, что государство имело исключительное значение в истории России. Но дело идет все же только об одной стороне российского бытия, совершенно непонятной без других его аспектов. Вспомним хотя бы о том, что громадное количество русских людей на протяжении столетий «уходило» с контролируемой государством территории на юг, север и восток, и в результате образовались, в частности, «вольное» казачество (само русское слово «казак» происходит от тюркского, означающего «вольный человек») и не подчинявшееся ни светской, ни церковной власти старообрядчество. И само пространство России в значительной мере было создано этими народными «вольницами», — хотя, конечно, освоенные ими земли позднее оказались под эгидой государства.

Вспомним и о том, что пламя из этих окраинных «очагов вольности» многократно поджигало и «центральную» Россию (болотниковщина в Смутное время., великий Раскол, разинщина, булавинщина при Петре, пугачевщина и т. п.), и лишь к XIX веку установилось определенное «равновесие» народа и государства (без коего едва ли была бы возможной победа 1812 года над наполеоновской армадой), — притом оно установилось не только благодаря действиям власти: самые ярые повстанцы в конце концов как-то осознавали гибельность противоборства народа и государства, что явно выразилось, например, в добровольной «выдаче» властям Разина и Пугачева их ближайшими сподвижниками…