Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

— 7 книг _н_о_в_ы_х_ для издания, да 5 — для переиздания. Т_а_м_ меня любят, читают, — ряд свидетельств. Ни в какие Каноссы, слава Богу, не ходил и не пойду409. Да что обо мне!.. Ночами — думы о тебе, молитвы… о тебе и присных твоих. С сентября чутко ловил _в_с_е_ — о твоих местах, но — глухо было все. Вспыхнет надежда — и угаснет. Слава Богу, Ив уцелел, был в бегах от принудительных и неоднократных вызовов — ехать в рабство. В начале апреля письмо от посажёного отца410. Узнал, что 24 февр. ты была жива, и твои. И это было мне — лучом во мраке. И. А. трогательно заботлив. Его друзья, богатые американцы в Цюрихе411 — мои читатели, — по их письму был у меня их друг из посольства412, спрашивал, в чем я нуждаюсь. Я сказал — только — в _с_в_о_б_о_д_е! Поблагодарил и побеседовал. И. А. зовет в Швейцарию413. За-чем я туда поеду?! Разве уйдешь — и там — от тяжкого сознания — _т_у_п_и_к_а? Правда, там у меня гонорары есть… Candreia прислала, в их счет, две посылки. Если бы и поехал куда, — так только в… Канаду. Родная, в_о_з-д_у_х_у_ мне нет!.. Где, где могу я говорить и писать _в_с_е, что велит душа?! Ты все понимаешь, умница, единственный свет мой _з_д_е_с_ь. Сжимается сердце за тебя, ч_т_О пришлось — и приходится еще — выносить тебе. Вот, и конец письму… а что сказал?! Самого главного и не сказать здесь. Только в глаза, сердцу твоему могу поведать… — ты _в_с_е_ поймешь. А пока — скажем всей душой: Господи, благодарю, за все, за _в_с_е… Я тебя хранил и храню в сердце. Надеждой о тебе и жил — и пока дотерпел… Господь с тобой. Целую. Поцелуй твоих. Ваня

[На полях: ] Как раз в твой день — родилась пальмочка из костяшки. Как твое здоровье? — прошу, скажи.

Олюша, напиши что можешь, мне _в_с_е — важно. Ты — подвижница.

89

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

10. VI.45

Дорогой Иван Сергеевич!

Где-то промелькнуло, что будто бы почта с заграницей тоже возможна открытками, но никто наверное ничего не знает. Не знаю и я, попадет ли эта весточка к Ване или где-нибудь застрянет, в чьи руки дастся?.. Но все же хочу хоть самое главное скорее сказать, что мы все живы и невредимы. Ради Бога сообщите скорее о себе. Все это время я очень волновалась о Вас. Мы снова у себя дома, хотя жить в нем почти нельзя из-за сырости. 17-го апреля, как раз в Сережино рожденье, вечером взорвали немцы шлюзы около нас и нас залило водой. Земля стояла 1 1/2–2 метра под водой, в доме доходило до живота. Только 16-го мая мы рискнули вернуться, чтобы начать мыть те полы, которые освободились от воды, т. к. всю тину, грязь и дохлых червей и прочее надо отмывать было очень быстро, а то все это присыхало. В кухне еще стояла вода и уборная не действовала, когда приехали. В открытке ничего не скажешь, но только коротко: оглядываясь назад, не знаешь, откуда были силы перенести эти 8 месяцев. Я уже послала с оказией одно письмо414, где более подробно все описала. У нас зимой просто кошмар был.

Голод был страшный в городах, и мы не принадлежали больше сами себе. Одних эвакуированных у меня было 38 человек, из коих 10 детей. Все это больное, раздетое, голодное и вшивое. Горожане осаждали до 100 человек в день. Одного молока отпускали 30–35 человек утром и вечером. Конечно, мы были в гораздо лучших условиях нежели город, но 2 зимних месяца сидели без молока и масла. Если и была какая капля молока, ее я отдавала детям эвакуированных. Ко всему этому еще эпидемия дифтерита. Ни света, ни воды, ни телефона, ни газеты, ни доктора после 8 ч. вечера за последнее время. Бог хранил меня, и я всю зиму не болела. Свалилась вот уже теперь, 30.V, но сейчас опять встала. У нас все погибло от воды, все решительно произрастания, а мы, раздав в голодовку все, что могли, очень рассчитывали на раннюю молотьбу. Не знаю, как провернем. Ну, Бог поможет. С. все потерял в Arnhem’e. Туда все еще с трудом пускают. Но все это ничто по сравнению с залитием водой морской, залили немцы почти накануне капитуляции морской водой 3–4 метра высоты!

Ну, кончаю. Да хранит Вас Господь! Пишите же! С самым душевным приветом. О.

90

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[16.VI.1945]

Мой дорогой, милый, родной Ванюша!

Сегодня отдание Пасхи, — а потому еще:

Христос Воскресе!

Ванюша, от тебя все нет весточки. Умоляю поскорее написать. Я так о тебе тревожусь. О себе я писала тебе дважды: одно письмо с оказией до Бельгии, надеясь, что оттуда почта уже давно ходила, и затем открытку прямо на Париж, — там я, конечно, очень «официальна». Не знаю, получил ли ты их, потому быть может повторяюсь, говоря о себе.

Мы многое перетерпели с сентября, всякого. Всю зиму себе не принадлежали. Был какой-то голодный ад. Последнее время, сидя под водой, думали, что больше уже нельзя терпеть. Каждый день падал невероятной тяжестью на весы терпения.

Мы материально, конечно, получили урон огромный, но я счастлива, что хоть живы остались, ибо многие не пережили. Сережа уехал сейчас на свое пепелище — в Arnhem. С очень большим трудом ему дали пропуск в Apeldoorn, a там будет проситься и в Arnhem. Он, по описанию его хозяйки, уже побывавшей в доме, почти все потерял. Солдаты немецкие бросали мебель со 2-го этажа прямо на тротуар с балкона.

Соседи напротив оставались некоторое время в городе и видели. Скверно, что пропала одежда. Деньги в банке тоже наверное, т. к. их все (банки) перед уходом немцы взорвали динамитом. У С. был сейф, так что наверное погибло. Пропуск ему до 17-го, так что скоро узнаем. Ванюша, представь, вчера принесли твое заказное письмо от августа 44 года415. Оно в пути застряло видимо. Мое мне вернули тогда же, в августе…416 Я писала тебе из отпуска своего из чудесного местечка в Gelderland’a, где я прекрасно отдохнула среди леса и вереска. Нашла белый вереск, послала тебе его, но письмо уже не прошло. Сумасшедшие дни ложной сентябрьской тревоги застали меня не дома. Я с великими трудностями добралась до Shalkwijk’a. Тут и начались перипетии. Но об этом всем и не напишешь. Только когда оглядываешься назад, то