Анка - Василий Дюбин

— А лошади где? — в испуге спохватился Панюхай.

— Да вон они маячут, — ткнул пальцем в белесую муть стоящий рядом рыбак.

— Лукич, — Панюхай тронул Краснова за рукав полушубка. — Давай до берега парусить. Непогодь-то какая.

— Поехали, — сказал Краснов. — Кто послабее, садитесь на сани. А кто помоложе, со мной, своим ходом пойдем.

— Да молодых промеж нас и нету, все старики.

— И все пешком пойдем. Не замерзать же в санях.

Шли скученно, жались друг к другу. Лошади, впряженные в сани, неотступно следовали за людьми. Время от времени Панюхай ласково покрикивал на них:

— Но, но, голубчики! До дому, до конюшни тепленькой! Пошли, пошли, родимые!

Стоянка рыбаков находилась в трех километрах от берега на отмелях, называемых буграми. Но прошло уже много времени, а берега все не было. Резкий ветер путался в ногах, затруднял движение, налетал со всех сторон, кружил и высвистывал, забивал снегом глаза.

«Неужто сбились?» — в страхе подумал Краснов, подставляя бок упругому ветру и не переставая шагать.

Прошло еще полчаса трудного пути. Люди и лошади выбивались из сил. И вдруг Краснов, замедлив шаги, остановился: перед ним пролегла темная полоса. Он снял с руки кожаную рукавицу, вынул из нее шерстяную варежку, протер слезившиеся глаза, всмотрелся: в узкой и длинной проруби чернела вода.

— Чего стали? — подал голос Панюхай.

— А того, Кузьмич, — отозвался Краснов, — блукали, блукали и опять к своей стоянке причалили.

— Закружились, что ли? — Панюхай подошел к Краснову.

— Закружились, Софрон Кузьмич.

— Ах, мама двоеродная, — покачал головой Панюхай и зло сплюнул. — Тьфу, треклятая карусель, закружила-таки. То-то я чул, как мои лошадки норовили вправо на два румба взять, а я левую вожжину на себя тянул. Вашим курсом следовал.

— И мои вправо забирали, — мрачно прогудел второй возница.

— Что ж теперь будем делать, Лукич? — спросил Панюхай, звеня сосульками, повисшими на усах и бороде.

— А вот что: привяжите вожжи к передкам саней, пускайте лошадей вперед, а мы следом за ними. Думаю, лошади не собьются с курса.

— Верно сказываешь, — поддержал его Панюхай. — Худоба непременно учует берег. Ей только волю дай, и она тебя до дому дотянет. — Он привязал вожжи к передку, взял направление от стоянки к берегу и ласково пошлепал заиндевевших лошадей по крупу: — А ну пошли, родимые. Выручайте…

И лошади выручили. Никем не понукаемые, дробно постукивая подкованными копытами по льду, они все прибавляли шагу и вскоре остановились перед обрывистым берегом. Панюхай ткнул вишневым кнутовищем в мерзлый суглинок, радостно вскрикнул:

— Земля, братцы! Мы у обрыва! Верни влево! — он взял под уздцы лошадей и повел их вдоль берега. За ним следовал второй возница. Они обогнули причальный помост, въехали на косу и стали подыматься в горку. Взявшись за оглобли и подталкивая сани сзади, Краснов и остальные рыбаки помогали уставшим лошадям. Когда преодолели подъем и сквозь свинцово-молочную пелену метели увидели силуэты окраинных домов хутора, Краснов взял из рук Панюхая вожжи, кнут и сказал:

— Я вот с ним, — показал он кнутовищем на возницу, — сдам приемщику рыбу. А вы — все по домам, — и задергал вожжами. — Пошли, пошли, веселее!

Рыбаки рассыпались по завьюженным улицам и переулкам. Панюхай в нерешительности продолжал стоять на месте.

«Домой или в контору?» — размышлял он, переступая с ноги на ногу.

До дому было метров пятьсот, до конторы моторо-рыболовецкой станции несколько шагов. Продрогшему Панюхаю казалось, что он уже превращается в сосульку. Не раздумывая больше, он засеменил мелкой старческой рысцой к конторе МРС.

Снежный буран набирал силу, с глухим ревом пролетал над хутором, вокруг ничего не было видно, и Панюхай бежал наугад, вбирая в плечи голову и прикрывая обледенелыми рукавицами лицо. Вдруг он стукнулся головой обо что-то твердое и отшатнулся. Перед ним был дощатый забор. Он стал торопливо пробираться вдоль забора и вскоре увидел тусклый свет в запорошенном снегом окне.

«Контора!..» — облегченно вздохнул Панюхай и, пройдя еще несколько шагов, нащупал парадную дверь, толкнул ее ногой.

В коридоре на него пахнуло таким приятным теплом, что он враз обессилел и разомлел, готовый вот-вот свалиться с ног. Но в ту минуту открылась дверь с табличкой «Директор МРС», и на пороге показалась Анка. Изумленная и радостная, она бросилась к Панюхаю и ткнулась лицом в его сосульчатую бороду.

— Отец!.. Жив?..

— Жив, дочка, жив, — выбирая из бороды сосульки и не сводя глаз со своей любимицы, бормотал Панюхай.

Анка развязала у него под подбородком тесемки, сняла ушанку, размотала на шее шарф, расстегнула полушубок и потянула отца за овчинную полу.

— Идем в кабинет, отец, идем… там и обогреешься, — и крикнула в открытую дверь: — Яшенька! Юхим Тарасович! Григорий Афанасьевич! Наши вернулись!..

В кабинете директора Юхима Тарасовича Кавуна были его заместитель по политчасти Яков Орлов, муж Анки, и председатель колхоза Григорий Васильев. Они шумно встретили Панюхая, спросили, все ли вернулись?

— Все, все, — закивал Панюхай, потирая руки у печи.

— А мы так встревожились, хотели организовать поиск, — сказала Анка.

— Что ты, дочка! — обиделся Панюхай. — В море я и летом и зимой, как дома. А помнишь, как меня в тридцатом годе на крыге по морю носило?

— Помню, отец.

— К тому берегу прибило. И жив остался. А ты… поиски. Метельной карусели испугалась?

— Что ты, отец. На дворе страшный буран. Слышишь, как воет?

— Пущай воет да пугает, а мы не боимся, — храбрился Панюхай, сидя у жаркой печи.

— Вот это настоящая морская душа, — и Кавун так расхохотался, схватившись за живот, что у него затрясся двойной подбородок. — У меня, Кузьмич, глаз острый. Я сразу почув, что ты морской волк. Потому и брюками флотскими, и кителем, и тельняшкой полосатой премировал тебя.

— Та премия вышла мне, Тарасович, за справную службу, когда я в МРС сторожем состоял, — заметил Панюхай.

— Правильно, за гарную службу флотскую.

— А как у вас с добычей? — спросил Васильев.

— Пудов пятнадцать чебака на две бригады пришлось. А еще поболе… — Панюхай сокрушенно покачал головой, — сорвалось.

— Как же это?

— А так, председатель: сетка старая, нитка слабая… прелая…

— Порвалась?

— В трех местах. И пошел наш косяк по морю гулять, — вздохнул Панюхай.

Кавун подошел к Панюхаю и положил ему на плечо тяжелую руку.

— Не горюй, старина. Рыбаксоюз обещал нам добротную нитку.

— Юхим Тарасович! — оживился Панюхай. — Да ежели бы мне добротную нитку… да поскликал бы я наших бабонек и девонек… да такие сети связали бы, что и сама белуга, мама двоеродная, не порвала бы.

— Будет нитка.

— Добро! Люблю порядок морской, — и Панюхай подмигнул директору.

Кавун нагнулся, шепнул:

— Дюже озяб?

— Захолонил я, Тарасович, — и старик передернулся всем телом. — Весь захолонил. Треклятая карусель закружила нас.

— Может… за горилкой послать?

— Нет, нет, — возразил Орлов. — Мы его дома погреем. Аня целый графинчик припасла.

— Верно, дочка?

— Припасла, — улыбнулась Анка. — Идемте.

— Тады я дома, — сказал Панюхай. — Дома оно деликатнее. Ежели, скажем, назюзюкаешься и скиснешь, так постель тут же, под боком. А за уважение благодарствую, Тарасович. — Он повязал на шею шарф, застегнул полушубок, молодецки кинул на голову шапку. — Ну, дети, до дому.

Орлов и Анка встали. Поднялся и Васильев:

— И я с вами. Пошли вместе.

Было три часа дня, а над хутором стоял полумрак и выла злая вьюга, раскидывая свое белое покрывало по всему оледеневшему морю.

Был воскресный день. Анка, Орлов и дед Панюхай ждали Акимовну. Они пригласили ее на чай с лимоном.

— А где же вы такое добро раздобыли? — удивилась Акимовна.

— Яша из города привез, — ответила Анка.

— Много?

— Десять штук. Крупные, золотистые.

Этот короткий разговор произошел утром в кооперативной столовой, где Акимовна работала шеф-поваром и куда зашла Анка по пути из магазина домой.

— Придете? — уходя, еще раз спросила Анка. — Отец и Яша ждут вас. Всей семьей просим пожаловать к нам.

— А чего пытаешь меня? — улыбнулась Акимовна. — Знаешь же, что чай с лимоном — страсть моя. Приду. Вот дам команду поварам и приду.

Акимовна никогда не заставляла долго ждать себя. Она пришла почти вслед за Анкой. Стол уже был накрыт. В одной вазе красовались лимоны, в другой горкой было наложено домашнее печенье. Переступив порог, Акимовна поклонилась:

— Здравствуйте вам!

— И вам доброго здоровья, — ответил Орлов, помогая ей раздеться.