Дневники - Николай Мордвинов

Я долго думал, перебирал твою роль и решил, что в этом плане самое замечательное место — это начало третьей картины: когда ты совершенно свободен, небрежен, тогда и появляется тот шарм, которого нет в первых двух картинах. Легкость пленительная.

— Я не сделаю роль однообразной по приспособлениям? Не обкраду себя?

— Найдешь иное разнообразие. Сейчас иногда появляется налет некоторого довольства (при разговоре с Казариным — «вот как я остроумен!»). Нет, его манера говорить — острая, это его привычка, стиль. Некоторая старательность в произнесении была нужна в свое время, чтобы не пройти мимо чего-то важного. Сейчас она не нужна, сейчас у тебя живые отношения, за словами — образы… До поры до времени всегда так бывает — нос вытащишь, хвост увязнет… Теперь надо шлифовать роль, делать последние штрихи… Теперь ищи легкость в разговоре. Разговор уже не будет пустым.

26/III

Да, искусство штука жестокая… Хорошо, конечно, когда оно платит за усилия, еще лучше, когда оно платит тут же… Но требовать платы от него нельзя. Оно не допускает.

Бывает, что художник проценты получает сразу. Это хорошо, это очень хорошо. Но опасно. Если художник в этом случае будет неосторожен и неосмотрителен, то пагубные последствия скажутся быстро. «Проценты» возьмут художника за горло, и ему трудно будет вырваться из их пут.

К «Маскараду»:

Каждый считает себя центром вселенной, самым главным, самым влиятельным, умным, состоятельным и пр., кто чем богат… Говорит один — это говорят все, каждый его поддерживает… Это создает и безликость общества и его силу. Его закон — обязательный для каждого его члена.

О книге Образцовой:

Нет образа артиста. Есть образ гражданина. Но чем он отличается от другого гражданина нашей страны, занимающегося другим делом, не работника сцены, — это не выявлено. А потому суждения обычны, выводы общи.

Спокойствие, размеренность, которые всячески приписывают современному герою, не соответствуют действительности. Спокойствие на сцене не может создать впечатление силы. Спокойствие в роли должно быть наслоено на бесконечное беспокойство, тогда у человека будет чувствоваться сила. Спокойствие не может подменить силы, не может быть истинным ее выражением. А у нас на сцене спокойствие чаще всего означает равнодушие, холод. Я замечал это у М.[313] в ее драматических, неудачных ролях, так, например, в «Шторме» в ее стычке с солдатами; или у Оленина во всех, ролях, где партнер, на него наступая, проявляет силу. Этакий задранный подбородок, мол, «не боюсь», не продиктованный сценическими условиями, ничего, кроме боязни за свой престиж, не выражает, и эта значительность есть не более как боязнь сыграть силу своего партнера. Она, фактически, уничтожает силу самого исполнителя и разрушает иллюзию жизненности, если и была достигнута. Зритель сразу видит «нарочито» (задранный) подбородок, при пустоте внутренней. За этим показным мастерством скрываются лишь бессилие и большое самолюбие.

Это похоже на то, о чем мне говорил в свое время Полицеймако: «Зачем ты все время на сцене и в кадре находишься в напряжении? Это утомляет и не характеризует тебя как мастера. Надо моментально включаться в кусок. Это мастерство. Да кроме того, у тебя сохранятся силы. Ты пять минут стоишь на сцене, не действуешь, на тебя зритель не смотрит, а ты стараешься не выключаться; это же бессмысленная трата сил».

А мне кажется, это не мастерство, а голая техника. Она отношение к мастерству имеет, но не является им.

Я встретил одного провинциального актера, который играл в свое время Звездича с Самойловым[314] — Арбениным. Он меня спросил: «Ну, как вы его трактуете? Гулякой, пьяницей, развратником, прожигателем жизни?»

Если так трактовать роль, то уж лучше играть Кречинского…

1/IV

«МАСКАРАД»

Спектакль принимается с волнением и восторгом. Все отмечают скупость моего рисунка, как положительное и новое. Как мне это приятно слышать. Но как тяжело быть в этом скупом (рисунке). Этот рисунок требует огромного наполнения. Есть наполнение — и рисунок звучит как необычное, сильное и содержательное, нет наполнения — и простота становится невыразительной.

4/IV

«МАСКАРАД»

Сегодня получил первое несогласие с моим Арбениным.

Получил письмо от Новицкого, который находит, что я в роли созерцателен и недействен.

Из Арбенина революционера не сделаешь, да и неверно делать из него такое. В Арбенине есть потенциальные возможности для развития, но стремления в роли весьма приблизительны. То, что мне удалось показать, и то больше, чем то, что разрешено автором в ремарках.

18/IV

«МАСКАРАД»

Играл хорошо…

Из мнений:

С. Герасимов (кинорежиссер): «Роль нашла свое логическое завершение. Сильно, интересно, волнует. В роли найдены места, которые туманную основу образа делают направленной, нацеленной, понятной. Это большая заслуга. Особенно понравилась мне десятая картина. Лаконизм в вещах — это то, что я не учел в картине. Огромная сила выражения в скупом рисунке создает трагический накал».

Т. Макарова: «Очень, очень хорошо. Вы так сильно, ощутимо сходите с ума, что холодно становится».

— Не хотелось бы поиграть?

«Тексты я помню. Слышу интонации… Но я не знаю сцены. Я не понимаю, как на ней находиться».

9/V

«МАСКАРАД»

Играли хорошо.

Сегодня баронессой — Марецкая. Это, конечно, лучше Сошальской, и ее ввод идет на укрупнение спектакля, думаю, что будут хвалить, ее любят. Но в большом счете — это не ее роль: ни по внешним, ни по внутренним данным […], главное — не лермонтовский темперамент.

18/V

Вчера слушал Арбенина и «Чудру» по радио, записанные на моем вечере в Доме ученых.

Правильно я делал, что не давал записывать меня на концертах: разная манера подачи материала у микрофона и на зал в тысячу человек. Перегрузка, нехорошо.

С 1/VI по 7/VII

В отпуске.

Деревня Ванюнькино, озеро Удомля, что под Бологим.

Какое изумительное зрелище! 7 км в длину, и до 6 км в ширину. Море.

Воздух такой, что горизонт, как вырезанный из картона, виден на много километров. Все очертания предметов так резки, как будто в воздухе нет ничего, что смягчает контуры. Да, очевидно, так и есть, в воздухе ни пылинки…

А сколько красок! Полный спектр и тоже очень точный, яркий. […]

В природе что-то неуловимо былинное, эпическое. Здесь я ощутил, осязаемо понял Садко, Муромца…