Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Наверное, вы очень счастливы, и я за вас искренне рад, если это так. Однако, когда я вспоминаю кое-что из того, что рассказал мне дон Джулио во время своей ссылки о вас и Валентино, начинаю сомневаться, а затем ощущаю брешь в своих латах, соблазн найти вас и посмотреть, было ли то, что я в вас увидел, настоящим или всего лишь плодом воображения, воспаленного потерей, голодом, страхом и безнадежностью.

Мне придется начать сначала, с той самой минуты, когда я увидел, как вы спешите прочь от меня в саду дона Джулио. Я смотрел вам вслед, пока вы не поравнялись со стеклянной оранжереей, а потом вдруг солнце вышло из-за тучи, и его свет, отраженный стеклом, ослепил меня. Когда я вновь обрел зрение, вы уже исчезли.

Дону Джулио хватило любезности извиниться за свою неосторожность. Он злился, страдал от боли и отчаянно волновался за свое будущее. Собственные тревоги настолько поглотили его, что он не думал, как скажутся его слова на других. И не корил меня за то, что я питаю к вам слабость, вы ведь очень хорошенькая, образованная и забавная девушка, к тому же были верной подругой его возлюбленной донны Анджелы. Он никогда не уставал говорить о донне Анджеле. Даже после ее брака с Алессандро Пио верил, что она вернется и они будут счастливо жить со своей дочерью. Но в то же время он замышлял заговор против герцога и кардинала и, казалось, искренне полагал, что из дона Ферранте получится хороший правитель. Разумеется, я совсем не знал дона Ферранте, но во время нашей короткой встречи он показался мне праздным щеголем, совершенно неспособным управлять даже в курятнике, не говоря уже о государстве. Иллюзии дона Джулио не имели границ.

Теперь думаю, не потому ли я продолжил на него работать, даже когда убедился, что заинтересовал его не своими художественными способностями, а знанием химии. Меня привлекала идея самообмана. Я сам жил во сне, в котором мне суждено было познать славу Микеланджело, Леонардо или молодого Рафаэля. Однажды я видел его, когда мой мастер возил меня в Урбино. Он такой же худой, как я, с шапкой кудрявых волос, хотя и не столь высок. Вообще-то, у него идеальные черты лица, чего нельзя сказать обо мне, но, как я уже говорил, эта часть моего повествования посвящена самообману. Может, вам будет любопытно также узнать, что наша поездка не принесла плодов, поскольку ваш Валентино только что завоевал город и не был заинтересован в заказах художникам. Нас даже не пустили во дворец, поэтому мы переночевали у сира Санти, отца Рафаэля, и на следующий день вернулись в Мантую. На дорогах было полно солдат.

Самообман, как утверждают, порождает необыкновенную смелость. Теперь, оглядываясь назад, я с трудом могу оправдать тот факт, что дон Джулио задержался в Ферраре, открыто проводя опыты с ядом, которому предстояло, оставаясь при этом неопознанным, погубить герцога, кардинала и отомстить за потерянное зрение. Вероятно, дону Джулио следовало бы посоветоваться насчет яда с вашим Валентино. Разве он не знаток в данной области?

Однако донна Изабелла и ее брат одержали верх, так что дон Джулио отправился в Мантую. Он любезно пригласил меня сопровождать его, подчеркнув, что по крайней мере один человек при дворе – это были вы, разумеется – застал нас вместе при подозрительных обстоятельствах, и мне безопаснее вернуться в Мантую. Затеряться среди своих, уточнил дон Джулио, словно один иудей почти не отличается от другого и я без труда растворюсь в среде, где ювелир похож на мясника, свечника или точильщика ножей. Я согласился. В Ферраре у меня больше не было дел, ничто меня там не удерживало, а поскольку донна Изабелла уже оказывала мне покровительство раньше, я не видел причин, почему бы ей снова не стать моим покровителем.

Не потому ли Борджа такие искусные отравители, что сами сделаны не из плоти, а из какого-то ядовитого вещества? Быстро выяснилось, что дон Джулио вовсе не почетный гость в доме у своей сестры, а пленник, хотя и пользующийся привилегиями. Что касается меня, услышав, что я «имел успех», как она выразилась, у ее невестки, донна Изабелла высказала опасение, что ее скромные требования уже не соответствуют моему великому таланту. И так далее, в таком же духе. Она отказывала мне в милости, считая меня участником заговора дона Джулио? Тогда почему не заявить прямо? Зачем облекать это в такую форму, будто я теперь заразен, после того как выполнил заказ герцогини Лукреции? Что ж, после падения Валентино это стало модным, а донна Изабелла всегда была рабой моды.

Похоже, освобождение Валентино явится сигналом для Фортуны, и та повернется ко мне лицом. Возможно, этот великий человек сам проявит ко мне благодушие, ведь, по всем отзывам, он остался очень доволен моими масками. Вы их видели? Донна Изабелла рассказывала, он был восхищен золотым черепом и повесил его у себя над кроватью. Смею предположить, что хотя бы одну маску вы видели.

Всевышний знает, мне необходима удача. До того как солдаты пришли, чтобы забрать дона Джулио, я перебивался небольшими заказами от людей менее требовательных, чем донна Изабелла. Например, изготовил чудовищно вульгарную солонку для одного человека, сумевшего нажить целое состояние благодаря модному нынче помешательству на парфюмированных перчатках. Интересно, в Ферраре тоже все гоняются за этой новинкой или соперничество между герцогиней и маркизой исключает любое сходство в моде? Я выполнил несколько мелких заказов по эмали для морского капитана, у которого четыре жены среди индейцев Новой Испании. Я еще к нему вернусь. Сам дон Франческо удостоил меня заказом через подставное третье лицо на изготовление серебряной эмблемы на шапку с большим цитрином в центре для приглянувшегося ему мальчишки-хориста, хотя последнего взноса я пока не получил. Интересно, знает ли донна Лукреция, как непоследователен он в своих симпатиях, но, наверное, она привыкла к подобному в своем семействе.

Однако после суда я стал повсюду persona non grata. Покинул отцовский дом, чтобы мое присутствие не навлекло беду на семью. Думал, что смогу осесть в студии моего старого мастера. Она пустует после его смерти, пока вдова и сыновья спорят, что с ней делать. Но там все заколочено и заперто, а вламываться я не захотел, чтобы не привлекать к себе внимание и не попасть под арест. Вы спросите, почему же я не покинул Мантую? Вопрос вполне резонный. Отвечу следующее. Если бы мне пришлось покинуть Мантую, единственное место, куда я хотел бы направиться, – это Феррара. Меня бы туда тянуло, по выражению Платона, как душа тянется к красоте, впрочем, не уверен, что стал бы там желанным гостем.

Приближалась зима, и я уже начал подумывать, не отдаться ли мне на милость францисканцев, которые держат здесь постоялый двор. По крайней мере, если бы пришли люди герцога Альфонсо, то вряд ли бы искали еврея у францисканцев. Потом я вспомнил о Юпитере. Незадолго до смерти старик Сперандио работал над бронзовым Юпитером, таким огромным, что его нельзя было отлить целиком, а приходилось изготовлять отдельные секции, после чего соединять друг с другом «ласточкиным хвостом». Новый метод, очень сложный в исполнении, но вам это неинтересно. Зато вас может заинтересовать другое, если учесть адрес, который я указал в начале письма. Сперандио до смерти успел завершить только голову Юпитера, и теперь она лежала во дворе его студии, поскольку не помещалась в доме. Ее отлили по утерянному нынче методу, в нем использовался воск, и поэтому она полая. Но достаточно большая, чтобы туда поместилось подобие постели.

Молодая жена, обставляющая свой первый дом, не была бы в большем восторге, чем я, когда взобрался по бороде Юпитера до открытого рта, а оттуда – в пустой купол головы. Отливка подобного рода похожа на басню, воплощенную в образ, – снаружи красиво, внутри шершаво от кратеров, созданных пузырьками газа при нагревании металла, и острых выступов, где бронза остывала вокруг гипсового ядра. Пришлось поработать молотком, долотом и напильником, пока я не расчистил кусок, куда смог положить постель, не разорвав ее на клочки и сам не поранившись. Одним выступом, однако, я остался очень доволен: он находился между носом Юпитера и его левым глазом. Из него получился очень удобный крючок для одежды.

Я живу здесь уже два месяца и не испытываю особых неудобств. Мне удалось стянуть несколько шкур из красильни, и я повесил их вместо полога, который защищает от ветра. Шкуры тяжелые, что само по себе превосходно, правда, попахивают овечьей мочой. Во лбу Юпитера я соорудил полочку, где можно зажечь свечи на шабат, и через скулу перебросил доску. За ней я ем, а сейчас пишу письмо. Меня никто не беспокоит, потому что когда люди видят огоньки или движение внутри рта или глазниц бога, то думают, будто там поселилось привидение, и держатся подальше. Наверное, я смог бы прожить тут столько, сколько дона Джулио держат в тюрьме, – пока не сойду с ума или не умру от голода. Но Валентино на свободе, и это все меняет.