Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник) - Елена Клещенко

Лег на асфальт, положил ствол пулемета на бордюр. Когда в дверях появится Мак, возвращаясь за бомбой, Мемо откроет огонь. Будет бить в голову, чтобы уже не ожил. В горошине радиофона шипел голос Умника. Он был в курсе всего. Скрипя зубами, теряя сознание от боли, диктовал, советовал, умолял – заменить Мака. Идти в радиостудию, продиктовать запись, потом в аппаратную, переключить с депрессивного на поле повышенного внимания. И твой голос будет слушать, и тебе будет повиноваться огромная страна, которой ты вбиваешь в миллионы голов новую бесспорную и абсолютную истину. И Неизвестных Отцов сменят какие-нибудь Огненосные Творцы Революции. А он, Мемо Граммену, станет живым богом, попирающим копытом вселенную…

И ничего не изменится. Как раньше, будут сытые пастухи при покорном им голодном стаде. И будут голодные волки, которые мечтают насытиться, убив пастухов и сами став пастухами. И дважды в день будет полчаса выкручивающей наизнанку боли, и каждую минуту будет страх от удара в спину… Зато он будет господином… Господином марионеток, которых дергают как за веревочки невидимые, но всесильные лучи! Гэл и Орди – нет, они не были мертвыми! Только они и были по-настоящему живыми среди толп неживых. Что говорил Гэл: человечество – не трава, покорно склоняющаяся перед бурей. Каждый человек может стать Мировым Светом! Светом, дающим жизнь людям!

Копыто рычал в сжатый до хруста кулак. Излучение, терзающее каждую клетку тела, стирало и сдирало с Мемо Грамену наросшие за черные, мертвые месяцы и годы смердящие, окостеневшие наслоения лжи, предательства, жестокости. Из выжженной, казалось, до основания, оголенной души его поднималось что-то давно забытое, яркое, живое… Мемо смотрел, как Мак Сим выходит, забирает из багажника бомбу, уносит в здание центра, перешагивая через лежащих. Что понимаешь ты, горец, в нашем страхе, в нашей боли? Но ты сделал то, что давно должны были сделать мы сами! И я благодарен тебе, впервые благодарен за что-то другому!

Мак вернулся, сел в автомобиль и уехал. Сколько времени осталось до взрыва? Десять минут? Мемо выдернул из уха продолжавший зудеть голосом Умника микрофон. Пошел, тяжело шаркая подошвами, в серый куб. Вестибюль был завален телами – слабо шевелившимися, бессильными сдвинуться с места. Что же ты, горец? Только что в машине усаживал удобнее отключившегося Вепря, а здесь – оставил столько обреченных. Или для тебя они не люди – враги, дрянь? Найти, обезвредить бомбу? Нет, пусть у тех, кто останется в живых, будет шанс. Но эти? И даже молоденькая девчушка в съехавших набок очках, лежащая за конторкой? Мемо с усилием поднял девицу, вынес наружу. Потом вернулся в вестибюль. Грызя истерзанные губы, оттаскивал и оттаскивал безвольные, мягкие, как у кукол, тела к дверям. Одно за другим. И кучей сталкивал катиться по ступеням.

Вдруг боль пропала, оставив звенящую тишину в голове. Мир изменился, наполнился голосами. Люди поднимались, недоуменно оглядывались, не понимая, что произошло. Бомба сработала! В подвале уже разливается огненная бездна! Счёт идет на секунды! Мемо подхватил брошенный пулемет, дал очередь в потолок и заорал хриплым басом:

– Здание заминировано! Всем срочно выйти!

Гвалт. Визг. Топот множества ног. Дикая свалка у дверей. Мемо примерился и выбил пулеметным огнем кусок внешней стеклянной стены. Через новый выход тут же ринулись истошно орущие, до смерти перепуганные люди. Здание дрогнуло, тяжело застонало всеми своими простенками и перекрытиями. Часть пола просела, между плит внизу страшно просвечивало что-то ослепительное, белое, жаркое. Орущая толпа рвалась из вестибюля наружу. С верхних этажей, похоже, прыгали прямо из окон. Нечем было дышать от удушающего жара, в воздухе стояла белая пыльная пелена. Поток бегущих иссякал. Мемо тоже зашагал к выходу. Толстый, очень толстый мужчина, протискиваясь вперед, сильно толкнул некрасивую женщину с рыбьим лицом. Та упала, попыталась встать, не смогла, – видно, подвернула лодыжку. Мемо рывком поднял ее, закинул на плечо. У самых дверей земля вдруг ушла из-под ног. Со звоном вылетали последние уцелевшие стекла, стены трескались и валились внутрь, к огненному кратеру. Мемо успел кинуть женщину к дневному свету, а сам не удержался, упал на спину и неудержимо уже заскользил под уклон. Напоследок ему хотелось сказать самому себе что-то вроде: «Смерть! я не твое копыто!», но почему-то вспомнилась недоеденная утром каша…

Сергей Удалин

Перед тем, как захлопнется дверь

Не вижу, почему бы благородному дону не поиграть немного в благородных донов.

В детстве мы все играли в героев любимых книг. Да и став взрослыми, порой возвращаемся к этой забаве. Правда, игры наши тоже повзрослели. Нам уже не интересно просто повторять сюжет книги. Теперь мы придумываем, что было до, или после, или как было «на самом деле». А ещё – что было бы, если…

Одно такое «если» давно не даёт мне покоя, только я опасался выпускать его на волю. Нужно дать ему созреть и дорасти самому. Но не могу удержать… вырывается… оживает…

…и вот я подъезжаю к небольшому городку, примечательному лишь тем, что это самое восточное, самое близкое к арканарской границе поселение в герцогстве Ируканском. Назовём его, скажем, Шиндар – у скромного городка не должно быть слишком звучного имени. А он таки очень скромен. Но мне даже нравится, что тщеславные провинциалы хотя бы в этом не пытаются соперничать с имперским блеском Эстора. Высокие стены, окна-бойницы и крепкие ворота здесь важней изящных башенок и мраморных колонн.

Зря я о них вспомнил – тут же захотелось в Эстор, оставленный семь лет назад. Но пока я не могу вернуться, у меня неотложное дело – в этом городишке, а возможно, и ещё восточнее.

Я путешествую один. Мои слуги бросили меня умирать от лихорадки посреди Туханских болот. И чтобы скрыть свою подлость, отослали домой чей-то высохший труп с изъеденным язвой лицом. Говорят, он так и лежит в нашем фамильном склепе. Моё же лицо, хвала святому Мике и тем монахам, что подобрали и выходили меня, не пострадало. И силы постепенно возвращаются. Только шесть лет, проведённых в монастырской лечебнице, назад уже не вернёшь.

Набирать в услужение новых трусов и предателей взамен прежних я не спешу. От горстки чем попало вооружённых оборванцев я как-нибудь отобьюсь, а арбалетный болт в спину на лесной дороге может получить и предводитель большого отряда. И вряд ли чёрная лихорадка отступилась от меня лишь затем, чтобы всё решил какой-то шальной выстрел.

Я въезжаю на мост. Хамахарский жеребец недовольно ржёт – ему не нравится ступать по скользким камням – и я не слышу вопроса стражников, охраняющих въезд в город. Однако догадаться несложно.