Билет на ладью Харона - Василий Звягинцев

И вместе с тем получалась на ее базе некоторая система, пища для мысли, как ни неприятно это звучит в данном контексте.

Не снимая пальца со спускового крючка, Максим осмотрелся и прислушался.

Кроме шелеста листьев над головой, более никаких звуков и шевеления вокруг не наблюдалось.

— Возвращаемся, камрад.

До самого лагеря, где ждал их, охваченный тревогой, Фрязинов, они шли молча.

Ничего пока не говоря оператору о своем открытии, просто сообщив, что в настоящий момент опасности не существует, Бубнов приказал разжечь костер и готовить ужин.

Почему он ощутил уверенность, что опасности больше нет?

Чисто интуитивно, еще не осмыслив до конца случившееся.

Но схема выстраивалась.

Отставной полковник Головнев похоронен на прошлой неделе на местном кладбище. Остальные двое, скорее всего, днем раньше, днем позже. Состояние трупов на момент подрыва на растяжке этому сроку примерно соответствует. Считать это сроком их «жизненной» активности?

За неделю на маленьком поселковом кладбище вряд ли хоронят больше двух-трех человек. Скорее всего — меньше.

Он непосредственно видел четыре тени. Одного-двух отпугнул или перевел в состояние «окончательной смерти». В кого-то стрелял Колосов. Трое подорвались на растяжках.

Если неделю-две считать критическим сроком, следовательно, других восставших из могил покойников здесь просто не должно быть.

Иначе бы они, при великолепном презрении к смерти, продолжили свой марш в сторону живых.

Таким образом, непосредственной опасности действительно нет.

Самое же удивительное, отмечал Максим не участвующей в построении силлогизма частью сознания, его будто не задевает исходная абсурдность ситуации — он сразу принял происходящее как данность и мыслит исключительно в рамках логики происходящего.

Между тем мрачно молчащий Колосов порезал хлеб (предварительно с особым тщанием вымыв руки), разогрел две полукилограммовые банки консервов «Свинина постная с гречневой кашей», несколько превысив этим пайковую норму. Фрязинов подвесил над огнем на треножнике котелок с водой, предназначенной для чая.

Максим разрешил также раскупорить к ужину пластиковую бутылку «Спирта питьевого» и развести его положенным образом.

Теперь они, безусловно, оказались в боевых условиях, и указанное действие было прямо прописано в уставе. В армии положено выдавать сто пятьдесят граммов сорокаградусного столового вина одномоментно, на флоте — два раза по сто, к обеду и к ужину. Дополнительная порция в качестве поощрения после выполнения тяжелых и опасных работ тоже разрешалась, по усмотрению начальства, но не более ста граммов.

— Так, может, все же скажете, братцы, что вы там обнаружили, — выпив, крякнув, понюхав ломоть хлеба и закусив ложкой каши, наконец проявил любопытство Фрязинов. — А то вид у вас больно похоронный…

— В самую точку, — хмыкнул Колосов.

Молчать оснований не было, и Максим рассказал с некоторыми, пришедшими ему в голову только сейчас комментариями.

— Ну и ну, — сказал Фрязинов, причем довольно спокойно. Он тоже относился к тем людям, которые не имели привычки рефлексировать, если что уже случилось.

Сиди дома, коли не готов служить там, куда пошлют. А если послали…

Помнится, один писатель о подобном уже упоминал.

«Когда, вместе со своим легионом, легат прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее его удивили буфеты искусственных минеральных вод. Вот этого он не видел даже в своих восточных походах».[54]

— Значит, покойник, каким-то образом существующий, умереть еще раз вполне способен?

— И даже очень быстро, — подтвердил Бубнов.

— А тогда для чего он вообще здесь «живет»? — Вопрос прозвучал странно и в то же время крайне уместно.

Да, для чего или все-таки — почему?

— Я так думаю, — сказал Максим, — что это просто свойство здешнего пространства-времени. Вас же учили…

— Меня — нет, — быстро и словно испуганно ответил Колосов.

— А меня — да, — возразил Фрязинов, — и все равно вы меня ни в чем не убедите. При любом раскладе ожившие покойники к физике никакого отношения не имеют. Попа бы сюда позвать… — в голосе воентехника прозвучала надежда.

— Заткнитесь, мужики, — устало произнес Бубнов. — Сказки про покойников очень здорово идут по ночам в палатке скаутского лагеря. Настрой есть — продолжайте. А пока так. Гранат у нас осталось всего восемь штук, да и было бы впятеро больше, весь лагерь сплошным минным забором не обнесешь. Согласны? Кроме того, ни при одном мертвеце оружия не обнаружилось, и вообще вопрос об их опасности остается открытым. Ну чем, в конце концов, может быть опасен для крепких вооруженных парней совершенно мертвый труп? При всей его агрессивности, если таковая и обнаружится? Какая в нем сила? Уже сам факт, что он по той или иной причине умер, говорит не в его пользу. Может быть, просто мы живые и теплые, вот их к нам и тянет?

Резко сменив тему, Максим, чтобы отвлечь молодежь от мрачных мыслей, начал пересказывать студенческие и врачебные анекдоты на ту же тему, стараясь навязать им привычный ему самому стереотип, что в смерти ничего сакрального нет, а есть только скучная рутина профессии.

Его профессии.

Как говорил третьекурсникам ассистент-патологоанатом Кожарский, преферансист и циник:

— Вы, коллеги, покойников не бойтесь, они вам ничего не сделают, вы живых бойтесь…

Кажется, получилось.

— Тогда, ребята, разрешаю поспать. Но с оружием в руках и полной готовностью. Вдруг они никого не убивают, а просто забирают с собой…

После такой вводной ему самому спать можно было совершенно спокойно.

Он не стал заползать в палатку, предпочел устроиться неподалеку от костра на свежем воздухе. Между двумя гребнями корней толстенного ясеня, вполне заменяющими полуметровый бруствер, Максим устроил себе лежбище из ранца и вчетверо сложенной плащ-накидки. Под ней — слой опавших листьев. Тепло, мягко, надежно. Ствол дерева в два обхвата защищает сзади, корни — с боков. Впереди трепещет языками пламени догорающий костер. Под рукой — автомат. Возле другой — фляжка и сигареты.

Только спать он совсем не собирался. Слишком много в голове мыслей и гипотез.

Факт присутствия движущихся, но одновременно способных умирать второй раз, и уже окончательно (а так ли?), покойников заставлял в очередной раз пересмотреть картину мира.

Нет, не пятиминутное прошлое окружает его. Маштаков что-то такое уловил очень правильно. И из никчемной теории того же Кантора сумел сделать совершенно технологические выводы. Воплощенные в железо, работающее, кстати.