Дипломат - Джеймс Олдридж.

– Нет, зачем же, – ответил Мак-Грегор. – Можно спать на улице и сидеть впроголодь.

– Не сердитесь, – примирительно сказал Эссекс. – Так это и есть караван-сарай? Неужели нельзя найти что-нибудь получше?

– Он принесет тюфяки, одеяла и воды для мытья. А потом можно будет и поесть.

– Вы не спрашивали его, есть ли поблизости русские?

– Да, спрашивал.

– И что он говорит?

– Говорит, что в жизни ни одного русского не видел.

– Ох, эти русские! Никогда их не оказывается там, где они нужны. Где их ближайший военный пост?

– Он не знает. Повидимому, не ближе, чем в Зенджане или Биджаре.

– Так далеко?

– Тут, на другом конце деревни, кажется, есть пост иранской армии, – сказал Мак-Грегор. – Я схожу туда, узнаю, не могут ли они нам помочь, но едва ли мы от них чего-нибудь добьемся.

– Как ваша нога? – спросила Кэтрин, приглядываясь к его неловким движениям.

– Да все время сползает повязка.

– Вы бы хоть немного посидели, – сказала она.

– Мы проторчим тут бог знает сколько, если сейчас же не взяться за дело. – Мак-Грегор был зол на всех. – Надо было переночевать около машины, а потом вернуться в Зенджан. Все равно, ближе мы запасных частей не найдем, так и будем сидеть здесь.

– Ну, что ж, тогда отправимся дальше без форда! – заявил Эссекс. – Нам стоит только предъявить свои документы русским, и мы получим у них транспорт.

– Да, только для этого надо найти русских, – сказал Мак-Грегор и ушел. Уже во дворе его догнала Кэтрин и пошла рядом с ним легкой, упругой походкой, чтобы подчеркнуть свое бодрое и миролюбивое настроение.

– Вы и на меня сердитесь? – спросила она, когда они выбрались сквозь пролом в стене.

– Я не сержусь, – сказал он. – Просто мне досадно.

– Почему?

– Нечего было забираться сюда. Напрасная трата времени.

– Вы в этом уверены? – сказала она. – Гарольду полезно будет испытать кое-какие неудобства.

– Вряд ли это ему поможет, – сказал он.

– Вы не очень-то легко применяетесь к обстоятельствам.

– Когда это необходимо… – начал он.

– Для человека вашей профессии вы проявляете удивительную негибкость мысли. Вам надо бы использовать затруднительное положение Гарольда, а не сетовать на собственные трудности.

– А, он все равно не может понять того, что здесь происходит.

– Если он не может, – сказала Кэтрин, – значит и я не могу.

– Ну, зачем вы так говорите?

Она не успела ответить. Мак-Грегор остановился, чтобы спросить увязавшихся за ними ребятишек, где найти солдат. Они свернули в указанный переулок, а детвора бежала впереди и по сторонам, выспрашивая с ненасытным любопытством подробности о самом Мак-Грегоре и о Кэтрин.

– Что это вы им говорите? – спросила Кэтрин.

– Они хотят знать, откуда мы, и действительно ли вы женщина, и правда ли, что мы прилетели на самолете. Я сказал им, что все это правда.

– Даже то, что я женщина?

– Это, во всяком случае, правда, – сказал он. – И такая, которая временами просто подавляет меня.

– Не верю, – сказала она.

– Вы женщина с головы до пят, – сказал он и пробормотал что-то по-персидски.

– Что вы сказали?

– Это я не вам, – ответил он.

– Неправда! Что вы сказали?

– Я сказал, что жемчужину вашей женственности унес океан, чтобы узнать, как создаются такие жемчужины.

Кэтрин притихла. – Вы всегда изумляете меня, – сказала она с расстановкой. – Неужели вы действительно умеете так красиво говорить?

– Это просто персидская речь такова, – ответил он. – Если вы с Эссексом жаждете эстетических наслаждений, вам надо изучить этот язык. В нем больше красоты, чем в пейзажах с минаретами.

– А вы думаете, я могла бы одолеть персидский язык?

– Вы это серьезно?

– Вполне серьезно!

– Вам это далось бы очень легко. – Его голос гулко раздавался в пустоте улицы, стиснутой глинобитными домишками. – Я уверен, что у вас дело пошло бы успешно.

– А вы возьмитесь учить меня.

– Охотно! – сказал он. – Не зная языка, никогда по-настоящему не поймешь того, что здесь происходит. Хотя, мне кажется, кое-что вы уже понимаете, и даже лучше, чем я.

– Ну, едва ли, – сказала она. – Но я понимаю, как важно знать, что происходит в этой необычайной стране.

– Серьезно?

– И как это важно именно для Гарольда.

– Мне жаль Эссекса, – сказал Мак-Грегор. – Он никогда не поймет до конца того, что здесь происходит.

– Может быть, Гарольд и невыносим, – сказала она терпеливо, – но вы должны за него держаться. Он человек значительный, и его значение еще возрастет, когда мы вернемся в Лондон. И ваше значение тоже. Назревают большие дела, и Гарольду предстоит решать очень серьезные вопросы, так что вам есть смысл немножко потерпеть.

– Я понимаю, что все это очень серьезно, – сказал он.

– А мне кажется, не понимаете. Я уверена, вы удивитесь тому, как обернется дело в Лондоне. Смысл нашей поездки не исчерпывается иранскими событиями. Ведь то, что происходит здесь, – это лишь часть чего-то гораздо более важного.

– И это я понимаю, – сказал он.

– Тогда вы не должны сердиться на Гарольда. Ему невероятно трудно понять все это. Поверьте мне, я-то знаю. У него огромные связи и влияние, и если вам удастся убедить его в чем-нибудь здесь, это может существенно изменить политику, которая делается в Лондоне.

– Что толку во всех этих дипломатических соображениях сейчас, когда судьба нас забросила бог весть куда, – сказал он, и Кэтрин не стала продолжать.

Военный пост помещался в бывшей тюрьме, окруженной большим двором. Там было десятка полтора-два нижних чинов тегеранской жандармерии. Офицер, их начальник, проводил время в соседней кофейне; за ним послали. Как только он пришел, Мак-Грегор сейчас же понял, что перед ним заядлый курильщик опиума. Это был еще молодой человек, но со старческим лицом, обросшим щетиной и подернутым синеватыми тенями. Глаза у него были припухшие, красные и, казалось, полные невыплаканной тоски; видимо, забвение всех горестей не давалось ему. Он не поздоровался войдя и, покачиваясь на каблуках, недоуменно уставился на Кэтрин, которая рукой в красной перчатке перебирала цепочку на шее. Мак-Грегора он и вовсе не разглядел. Когда Мак-Грегор спросил его, где находятся русские, он закрыл глаза, чтобы как-нибудь разобраться в сумятице, царившей у него в мозгу, и найти слова для ответа.

– Он болен, – сказала Кэтрин.

– Он накурился опиума, – объяснил ей Мак-Грегор.

Офицер прикусил кончик языка и снова зажмурился, тщетно стараясь связать свои мысли и достигнуть какой-то ясности сознания. Закрыв глаза, он сразу же потерял равновесие и должен был ухватиться за одного из своих солдат, чтобы не упасть, но тут же зажмурился еще сильней, словно это помогало ему держаться на ногах. Потом он закричал, замотал головой, и слезы медленно поползли у него по щекам, растекаясь струйками в жесткой черной щетине. Лицо его исказилось от напряжения, голова запрокинулась назад так, что казалось, вот-вот жилы на шее лопнут. Мучительная гримаса сводила его лицо, видно было, что он изо всех сил борется, чтобы сохранить последние проблески сознания, и терпит неудачу в этой борьбе уже не в первый раз. В отчаянной тоске он крикнул: «Господь создатель, господь создатель!» – и в этом призыве обрел на мгновение желанную, но горькую ясность ума. Это сразу сокрушило его. Лицо у него перекосилось, он застонал, покачнулся и рухнул наземь. Солдаты выволокли его в другую комнату, а потом вернулись, чтобы ответить на вопрос Мак-Грегора о русских.

– Русские, – сказал один из них, – в Зенджане, ближе их нет.

– Врешь, – сказал другой. – Они в Биджаре и Назирабаде и, кроме того, они стоят у моста по дороге в Марагху.

Солдаты заспорили, и Мак-Грегор решил, что спрашивать бесполезно. Поблагодарив их, он повернулся к выходу, и третий солдат сказал ему вслед: – Господин! Русские повсюду и нигде. Это просто духи, которые являются нам! – Все засмеялись, Мак-Грегор тоже засмеялся и увел Кэтрин, предоставив солдатам продолжать мирный спор о местонахождении русских.

– Ну? – спросила Кэтрин.

– Они не знают, где русские. Поблизости русских нет.

– Какой жалкий этот офицер. – При одном воспоминании о нем она вздрогнула и ухватилась за руку Мак-Грегора.

Мак-Грегор пожал плечами.

– Более половины всего местного населения курит опиум, – сказал он.

– Не отделывайтесь от этого так легко, – нетерпеливо перебила его Кэтрин.

– Вовсе я не отделываюсь, – проговорил он мягко. – Я просто хочу объяснить вам существующее положение вещей.

– И все курильщики доходят до такого состояния?

– Нет, конечно. Есть разные степени.

– Но для чего же…

Он остановил ее движением руки. – Чтобы забыть, как трудно жить на свете. Чтобы забыть холод, чтобы забыть голод и нищету.

– Но почему же с этим не борются! – воскликнула она.

– А кто должен бороться? – спросил он с расстановкой.