Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

— Джим, лучше уйдем.

Спотыкаясь в полутьме о вытянутые ноги, я в панике вел ее вверх по наклонному проходу, не сомневаясь, что все будет кончено, прежде чем мы доберемся до капельдинерши, чей фонарик светился в глубине зала.

Ах, с каким облегчением я вышел на улицу и увидел на расстоянии десятка шагов нашу маленькую машину! Мы тронулись, и я словно впервые заметил, как она трясется, подпрыгивает и гремит. В первый и последний раз в жизни я пожалел, что езжу не на «роллс-ройсе».

Двадцать пять миль до Дарроуби мы преодолели не менее чем за столетие. Хелен сидела возле меня очень тихо, лишь изредка закрывая глаза и судорожно вздыхая, а мое сердце выбивало дробь о ребра. Когда мы въехали в наш городок, я повернул направо. Хелен удивленно на меня посмотрела:

— Куда ты едешь?

— К сестре Браун, а куда же?

— Какой ты глупый! Еще рано.

— Но… А ты откуда знаешь?

— Знаю — и все! — Хелен засмеялась. — Я ведь уже родила тебе сына, или ты забыл? Едем домой.

Вне себя от дурных предчувствий, я повернул к Скелдейл-Хаусу и только поражался спокойствию Хелен, пока мы поднимались по лестнице.

Так продолжалось, и когда мы легли. Она несомненно испытывала боль, но стойко ее переносила и принимала неизбежное с такой безмятежной твердостью, какой я в себе не находил и в помине.

Вероятно, я все-таки незаметно задремал, потому что было уже шесть утра, когда Хелен подергала меня за плечо.

— Пора, Джим, — сказала она деловито.

Я слетел с кровати, словно ее опрокинули, кое-как оделся и закричал через лестничную площадку тете Люси, тетке Хелен, которая гостила у нас в ожидании этого события:

— Мы едем!

Из-за двери донесся ее голос:

— Хорошо. За Джимми я послежу.

Когда я вернулся в спальню, Хелен неторопливо одевалась.

— Джим, достань из шкафа чемоданчик, — попросила она.

Я открыл шкаф.

— Чемоданчик?

— Ну да. Вон тот. Там мои ночные рубашки, зубная щетка, распашонки и вообще все, что мне может понадобиться. Неси его в машину.

Стиснув зубы, чтобы не застонать, я отнес чемоданчик в машину. В прошлый раз все это происходило в дни войны и без меня — к моему большому сожалению. Однако теперь я вдруг поймал себя на трусливой мыслишке, что, пожалуй, предпочел бы оказаться сейчас где-то совсем в другом месте.

Раннее майское утро было чудесным, воздух полнился той свежестью наступающего дня, которая так часто успокаивала мое раздражение, когда я отправлялся по вызову ни свет ни заря, но нынче я вел машину, ничего вокруг не замечая.

Ехать нам было всего полмили, и через две-три минуты я уже затормозил перед Гринсайдским родильным домом. Название звучало солидно, если не величественно, однако было это лишь скромное жилище миссис Браун, дипломированной медицинской сестры, где в двух спальнях на втором этаже появлялась на свет значительная часть молодого поколения Дарроуби и его окрестностей.

Я постучал и толкнул дверь. Сестра Браун ласково мне улыбнулась, обняла Хелен за плечи и увела ее наверх. А я остался стоять в кухне, испытывая тоскливое ощущение одиночества и беспомощности, в которое ворвался бодрый голос:

— А, Джим! Утро-то какое!

Клифф, супруг сестры Браун, сидел за завтраком и поздоровался со мной небрежно, словно мы случайно встретились на улице. На его губах играла обычная добродушная улыбка, а я ожидал, что он сейчас вскочит, схватит меня за руку и произнесет что-то утешительное.

Однако он продолжал с аппетитом уничтожать яичницу с салом, сосиски и помидоры, наваленные грудой на его тарелке, и я сообразил, что изнывающие от тревоги мужья — зрелище для него самое привычное.

— Да… да… Клифф, — ответил я. — День, думаю, будет жаркий.

Я сообразил, что изнывающие от тревоги мужья — зрелище для него самое привычное.

Он рассеянно кивнул, отодвинул очищенную тарелку к пустой миске со следами овсянки и принялся за хлеб с мармеладом. Сестра Браун, которая славилась не только как повитуха, но и как кулинарка, судя по всему, ревностно заботилась, чтобы ее муж, очень крупный мужчина, шофер грузовика, не упал в голодный обморок с утра пораньше.

Я глядел, как он обстоятельно накладывает толстый слой мармелада на краюшку, и с замиранием сердца прислушивался к поскрипыванию половиц у себя над головой. Что происходит там, в спальне?

Видимо, заметив, что я принадлежу к типу наиболее беспокойных мужей, Клифф отложил краюшку и озарил меня особенно широкой улыбкой. Он был очень милым человеком, одним из самых приятных в нашем городке.

— Да не берите к сердцу, — сказал он мягко. — Все будет как надо.

Его слова слегка меня ободрили, во всяком случае, у меня достало духа сбежать. В те дни никто и помыслить не мог, чтобы муж присутствовал при родах с начала до конца, и, хотя нынче это вошло в моду, я не перестаю поражаться бесстрашию молодого поколения. Уж Хэрриота пришлось бы на носилках унести задолго до развязки!

Зигфрид, войдя в приемную, сказал мне озабоченно:

— Вам лучше остаться тут, Джеймс. Я съезжу по всем вызовам. Только успокойтесь. Все будет отлично.

Но как тут успокоиться? Я на собственном опыте убедился, что человек, готовящийся вот-вот стать отцом, действительно без конца расхаживает по комнате взад-вперед, взад-вперед. Правда, я добавил собственный штрих, обнаружив, что внимательно читаю газету, держа ее вверх ногами.

Было около одиннадцати, когда раздался долгожданный звонок. Звонил мой врач и добрый друг Гарри Аллинсон. Он обычно не говорил, а весело вопил, и одно его присутствие в комнате больного помогало лучше всякого лекарства. А уж нынче утром его голос показался мне слаще всякой музыки.

— Сестренка для Джимми! — И он басисто захохотал.

— Спасибо, Гарри. Просто чудесно. Огромное спасибо. Ну замечательно. — Несколько секунд я простоял, прижимая трубку к груди. Потом повесил ее, на заплетающихся ногах побрел в гостиную и рухнул в кресло, чтобы привести нервы в порядок.

И тут же вскочил. По-моему, мне уже приходилось упоминать, что вообще я очень благоразумный, уравновешенный человек, но временами на меня находит. И теперь я решил немедленно ехать к сестре Браун.

В те времена мужей сразу же после родов не очень привечали. Я это хорошо знал, так как поторопился увидеть Джимми, и прием мне был оказан самый холодный. Но все-таки я поехал.

Когда я ворвался в царство сестры Браун, она встретила меня без обычной улыбки.

— Вы опять, а? — осведомилась она с некоторым раздражением. — Я же вам еще тогда объяснила, что нам нужно время, чтобы выкупать младенца, но вы, конечно, мимо ушей пропустили!

Я виновато понурился, и она смягчилась.

— Ну хорошо, раз уж вы здесь, идемте.

Лицо Хелен было таким же раскрасневшимся и усталым, каким оно мне запомнилось в тот раз. Я поцеловал ее с бесконечным облегчением. Мы молча улыбнулись друг другу. И я повернулся к колыбели возле кровати.

Сестра Браун, сурово сжав губы, буравила меня глазами. В тот раз Джимми настолько меня напугал, что я смертельно ее оскорбил, спросив, почему он такой страшненький. Что-нибудь не так? Если и теперь я позволю себе подобное, мне останется лишь уповать на Бога. Не буду входить в подробности, но личико новорожденной было каким-то мятым, багровым, оплывшим, и меня прошил озноб, как и при первом взгляде на Джимми.

Я покосился на сестру Браун. Она явно только и ждала, чтобы я позволил себе тот или иной уничижительный отзыв. Ее добродушное лицо грозно хмурилось. Одно мое неверное слово — и я получу хороший пинок. Так, во всяком случае, мне показалось.

— Прелесть, — произнес я дрожащим голосом. — Ну просто прелесть!

— Вот и ладно! — Видимо, она уже достаточно на меня насмотрелась. — А теперь уходите.

Она быстро выпроводила меня на лестницу, а внизу, открывая дверь, просверлила взглядом. Эта веселая миниатюрная женщина читала во мне, как в открытой книге. Она заговорила медленно и внятно, словно втолковывала самую простую истину недоумку:

— Девочка… очень… красивая… здоровенькая… и крепенькая, — сказала она и захлопнула дверь.

Чудесная женщина! Как мне стало легко на душе! Садясь за руль, я уже не сомневался, что так оно и есть. И теперь, много лет спустя, глядя на моего красавца сына и красавицу дочку, я поражаюсь собственному идиотизму.

В приемной меня уже ждал вызов на ферму высоко в холмах, и поездка туда обернулась счастливым сном. Все мои тревоги остались позади, и вся природа словно ликовала вместе со мной. Было девятое мая 1947 года, начиналось самое дивное лето из всех, какие я помню. Сияло солнце, машину овевал легкий ветерок, принося благоухание холмов вокруг — еле уловимое нежное дыхание колокольчиков, первоцветов и фиалок, рассыпанных повсюду в траве и под деревьями.