Охота на ведьму - Алёна Харитонова

И память услужливо раскрыла объятия: «Ты хочешь вернуться туда? Так возвращайся».

И ведьма вернулась.

Солнечное утро прокралось в окно неказистого домика, затерянного в густой чаще Кин-Чианского леса. О, как отличался этот лес от мрачных еловых чащ! Каким чужим и непонятным казался первые дни! Огромные — в несколько обхватов — деревья, с гладкими, лоснящимися стволами, диковинные кустарники с глянцевитыми листьями, неведомые ягоды и ароматные травы… Хорошо ещё, что Знание ведьмы всегда поможет отличить целебную траву от ядовитой, а съедобную ягоду от какой-нибудь природной отравы. И вообще, лес кажется чужим только первую седмицу, пока не привыкнешь к неведомым шелестам, не научишься отыскивать дорогу к дому в незнакомой чаще. Но лишь только узнаешь, что гладкая кора высоких исполинов прекрасно исцеляет ушибы и ссадины, что листья диковинного кустарника на самом деле ароматная пряность, а из сладких ягод можно варить духмяные морсы — тут же поймёшь, что любой лес, он для ведьмы всегда родной дом.

И вот, та, которую любимый ласково называл Фиалкой, открыла глаза и сладко потянулась, радуясь новому дню. Она никак не могла поверить в то, что отныне её счастье обрело свободу — больше никогда не станут на пути седобородые маги или влиятельная родня избранника, не замаячит вдали сомнительная будущность опозорить единственного любимого мужчину своим недостойным происхождением. Фиалка повернулась к спящему рядом (нет, не мужу) любовнику. Да и разве может отпрыск дворянского рода взять в жёны пускай и очень смазливую ведьму-полукровку?

Он спал. О, Силы Древнего Леса, как же он был красив! Не той приторно-совершенной красотой, скажем, эльфов, а особенной людской красотой, которая не так безупречна, а потому стократ более притягательна. Фиалка осторожно поцеловала спящего в щёку, уколола губы о жёсткую щетину и хихикнула. Сонная рука ласково погладила голое девичье плечо. Он не проснётся. Пока. Он ведь не ведьма, которой по природе своей начертано вставать с восходом солнца, когда каждая травинка, каждый листик полны сладчайшего сока и колдовской Силы.

Фиалка легко выскользнула из-под одеяла, неспешно оделась и уселась возле стола расчёсывать спутавшиеся за ночь пепельные кудри. Она как раз закончила распутывать гребешком последнюю непослушную прядь, когда за окном послышался приглушённый топот лошадиных копыт. Увы, совсем спрятаться от мира никогда не получится…

Ведьма вышла на крыльцо, прикрывая глаза ладонью — так слепило радостное солнце, пробивавшееся сквозь густые кроны. Всадник спешился и изящным движением перебросил поводья через голову лоснящегося гнедого жеребца. Фиалка узнала раннего гостя сразу, не помешали ни яркое солнце, ни просторный, даже бесформенный дорожный плащ странника. Скользящая лёгкость движений, грациозность, с какой всадник покинул седло, сверкнувшие на солнце светлые волосы позволили бы ей узнать его из тысяч.

Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился — впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец, утренний гость отвесил учтивый полупоклон — белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал — значит, привёз какие-то важные известия.

— Я разбудил тебя? — тихо спросил он.

В мягком голосе было столько неизбывной и трудно скрываемой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины — что бы она чувствовала, если, однажды проснувшись, увидела не обожаемые до яростной дрожи черты своего любовника, а вот это безукоризненно прекрасное эльфийское лицо? И тут же поняла — подобное попросту невозможно. Невозможно по той простой причине, что случись в этой жизни подобная перестановка и она — Фиалка — задохнётся от точно такой же нестерпимой боли и тоски, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.

«Почему не я? — Безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы бессмертного. — Почему не я? Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, чтобы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»

Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны — его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны — её временно счастливая любовь к другому мужчине, любовь, которой не суждено продлиться долго.

— Я проснулась раньше. — Негромко ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.

Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:

— Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.

Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности — этот бессмертный никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт — положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. За что? За что её вот так любить — безродную, пускай и смазливую ведьму?

— Эйлик? — удивилась она. — Что ему нужно?

Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:

— Этого я не знаю. С ним встречался Зэн-Зин, он скоро будет здесь и, надеюсь, всё объяснит.

Фиалка кивнула.

— Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. — Она, в который уже раз, охотно поддержала предложенную игру в приличия, равно как и свой надуманный статус замужней особы.

Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу-ведьму взглядом полным нежности и боли.

— Милый… Милый, проснись. — Пепельная прядь щекотнула покрывшуюся за ночь щетиной мужскую щёку.

Он открыл глаза и сказал — не спросил, а именно сказал, — подчёркивая уже свершившийся факт: