Незаконнорожденная - Кэтрин Уэбб

И все-таки в глубине сердца он не мог с этим смириться и приходил в ужас при виде чужой боли, никому не нужного кровопролития и бессмысленных разрушений. Преследование французов по дорогам Испании через сожженные и разрушенные города и деревни завершилось битвой при Талавере[97]. И Джонатан оказался в числе тех легких драгун, которые шли галопом навстречу противнику и свалились в скрытый в тростнике ров[98]. Джонатан вылетел из седла и, падая на землю, услышал, как хрустнули передние ноги коня – после Сулеймана он больше не давал своим лошадям клички, – ржание несчастного животного врезалось, словно нож, в повисший над полем сражения дым. Джонатан, не моргнув, приставил пистолет к голове коня и нажал на курок. При Талавере французы превосходили числом англичан и португальцев почти в два раза, но те все равно одержали верх. Потом в извещениях о военных действиях, развешенных на дверцах почтовых дилижансов, это сражение именовалась «великой победой». Поле боя имело почти четыре мили в длину и две в ширину. Когда на нем загорелась сухая трава, многие из раненых с обеих сторон сгорели заживо. А те, кого пощадил огонь, умерли от жажды под палящими лучами безжалостного испанского солнца. Джонатану пришлось немало петлять среди трупов, лежавших с разинутыми ртами, в которых виднелись почерневшие языки, прежде чем он отыскал капитана Саттона, лишившегося сознания после того, как его ударил в голову ком земли, подброшенный в воздух пушечным ядром. Джонатан оттащил его в тень пробкового дуба и сидел рядом, пока друг не очнулся. Раненый французский стрелок, приковылявший к их дереву, чтобы укрыться под ним от жары, поделился с ними водой и табаком. Потом они сидели рядом и обменивались репликами относительно того, что хорошо бы выбраться из этого пекла и поискать еды, а их глаза слезились от дыма, поднимающегося от обугленных трупов павших товарищей.

После битвы при Талавере сэр Артур Уэлсли стал лордом Веллингтоном[99]. К французам в Испанию прибывали все новые подкрепления, однако испанские герильясы[100] и португальские партизаны атаковали их повсюду, перерезая горло часовым и нападая на небольшие отряды. Английская армия то наступала, то отступала, и движение войск, перешедших границу с Испанией, напоминало морские приливы и отливы. К концу года солдат стало интересовать не то, когда начнется очередная битва, а то, когда им удастся поесть. Они продолжали грабить и мародерствовать, а их продолжали вешать. К исходу осени над армией нависла угроза голода. Джонатану пришлось проколоть кончиком сабли новые дырочки на ремне, когда тот стал слишком широк для его постройневшей талии. Обе воюющие стороны высылали для поиска провианта партии фуражиров, которые при встрече вежливо приветствовали друг друга и обменивались сведениями относительно местности, запасов питьевой воды и пригодности здешних растений для питания. Джонатан не раз задумывался о том, что произошло бы, случись заключить мир не только фуражирам, но и остальным солдатам. Что, если бы они отказались друг в друга стрелять? Эта мысль была такой горькой и вместе с тем сладостной, что однажды капитан Саттон застал его плачущим. Джонатан сидел на грязной земле под осенним дождем и плакал, словно дитя.

– Вставайте, майор Аллейн, – участливо проговорил капитан. – У вас лицо мокрое от дождя, и солдаты могут подумать, что вы плачете. А им это совсем ни к чему.

Он подхватил Джонатана под мышки, заставил встать и почти насильно увел подальше от солдат, которые с отчаянным легкомыслием устроили танцы под скрипку и флейту, нечто вроде гулянки по случаю дня рождения короля Георга III. Это было десятого октября 1810 года, на пятидесятом году его правления. Они недавно забили и освежевали хромого осла, которого отступающие французы бросили на произвол судьбы. Джонатан сидел в палатке и ел жареное мясо, вспоминая о Сулеймане и Элис.

Весной следующего года в конце первого дня битвы при Фуэнтес-де-Оньоро[101] было заключено перемирие, чтобы обе стороны могли собрать погибших и раненых в этом полуразрушенном селении. Узкие улицы были так сильно завалены телами, что местами стали почти непроходимыми. Пробираясь по одной из них, Джонатан по неосторожности наступил на чью-то откинутую руку. Он посмотрел под ноги и увидел, что она совсем маленькая, не больше, чем у женщины или ребенка. Само тело было погребено под пятью или шестью другими трупами, поэтому Джонатан так и не узнал, чьи именно изящные пальчики хрустнули тогда под каблуком его сапога.

Английская армия продвигалась к Бадахосу, стратегически важному укрепленному городу вблизи португальской границы. Губернатор-предатель сдал крепость французам, и они поставили там сильный гарнизон. Союзная армия начала осаду, окружив город кольцом траншей. Близилась зима, и зарядили проливные непрекращающиеся дожди. Джонатану уже доводилось наблюдать, как горят заживо раненые, теперь же люди, напротив, тонули в непролазной грязи. В ту зиму 1811 года даже самые стойкие и закаленные в боях солдаты не выдерживали бездействия, и их охватывала нервическая лихорадка. Они занимали себя травлей скорпионов, петушиными боями и скачками, искали блох в одежде, волосах и одеялах, блудили со шлюхами, боролись друг с другом и охотились на дичь, смотрели, как их друзья чахнут и умирают от гнойных ран и вспышек неведомой болезни, напоминающей чуму.

Джонатана свалила лихорадка, и он пять дней пролежал в палатке в поту и едва живой. К нему часто заходил капитан Саттон, чтобы омочить губы больного в вине и развеселить его потешными историями о том, как дурачатся подчиненные, но Джонатану эти истории не казались смешными. Во всех этих шутках, забавах и состязаниях он ощущал жажду насилия, этого до поры свернувшегося в калачик безумия, что дремало в солдатах, напоминая тлеющие угли, которые могут вспыхнуть в одну минуту и испепелить в них остатки человечности. Таковы они были, те воины, которым предстояло взять Бадахос двенадцатого марта 1812 года. Люди, которых страх, боль и голод превратили в свирепых зверей; храбрецы, которых страдания заставили перестать бояться смерти; и закаленные ветераны, которых увиденное на войне сделало безумцами. Джонатан смотрел, как они идут на штурм крепости, и ему было страшно. Если лорду Веллингтону они казались просто сбродом, то Джонатан видел в них стаю волков, готовых наброситься друг на друга, на своих офицеров и на него самого. Когда протрубили атаку и артиллерия начала огонь, капитан Саттон держался поближе к нему. Джонатан чувствовал на себе его пристальный взгляд и не мог понять, чем именно вызван такой интерес. Может, тот догадывался, что Джонатан охвачен ужасом и сумасшедшим желанием куда-нибудь спрятаться? Или заметил в друге дикое стремление убивать и крушить все на своем пути, чтобы дать выход ярости? В Джонатане уживалось и то и другое, и когда перед его мысленным взором представало лицо Элис, оба эти противоречивых чувства усиливались – и желание сдаться, и жажда насилия.

Между тем пушечные ядра пробили три узкие бреши в зубчатых стенах города, за которыми укрывались тысячи французов. Все понимали, что любая попытка воспользоваться этими проходами приведет к немыслимому кровопролитию. Это понимал Веллингтон, понимал Джонатан, понимал любой молодой и неопытный пехотинец. Однако был дан приказ атаковать. Штурм был намечен на десять вечера – его решили предпринять под покровом темноты, неожиданно для французов. Но что-то те все же услышали. По всей видимости, англичан выдал какой-нибудь неосторожный звук. Французы зажгли сделанные из соломы чучела английских солдат и спихнули их со стены, чтобы осветить нападающих. Таким образом, элемент неожиданности был упущен. Англичане ринулись вперед и стали попадать в ловушки, заранее подготовленные французами. Они тонули в наполненных водой рвах и подрывались на заложенных минах, напарывались на железные гвозди и падали на передвижные барьеры, ощетинившиеся острыми клинками. Натиск тех, кто был сзади, влек смерть бежавших впереди. Когда первые солдаты добрались до брешей, счет потерь уже шел на сотни. И все это время французы стояли на стене, выкрикивая насмешки и оскорбления. Они глумились и хохотали.

– Не вам над нами потешаться! – взревел Джонатан, оказавшись достаточно близко к стене, чтобы его могли слышать.

Забрызганный кровью, взмокший от пота, он стоял над телами погибших и чувствовал, как в тех, кто остался в живых, просыпается звериное нутро. Их кровь закипала от смеха врагов, и в них пробуждалось дикое бешенство; и тогда они переставали быть просто людьми, становясь одновременно и животными, и героями. Только благодаря этому атака не захлебнулась. Солдаты неудержимо рвались к стенам, стремясь поскорее попасть в город, и мощной рекой вливались в пробитые бреши. После двухчасового штурма, во время которого полегло пять тысяч англичан, участь Бадахоса была решена.