Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

Однако Флоретта пребывала в таком смятении, что сумела ответить на его слова только поцелуем.

Горгона

Не страхом – красотой непреходящей

Пытливый разум в камень обращен.

Шелли

Вряд ли стоит ожидать, что в мою историю поверят. Услышь я ее от кого-то другого, вероятно, я не был бы склонен поверить в нее и сам. Так что я рассказываю ее вам лишь в надежде на то, что, облекая в слова события того дня, свои приключения в кошмаре наяву, сумею хоть отчасти избавить собственный рассудок от тяжкого бремени. Порой я чувствую, что всего лишь на волосок отстою от края населенного дьяволами, бурлящего мира безумия, ибо чудовищное знание, чернейшие воспоминания, которые я столь долго ношу в себе, не мог бы породить ни один человеческий разум.

Необычайное, вне всякого сомнения, признание в устах того, кто всегда был знатоком ужасов. Меня влекло все смертоносное, зловещее и пагубное, что блуждает в лабиринтах бытия, и увлеченность моя была столь же сильна, сколь и нечестива. Я выискивал всевозможные кошмары, взирая на них подобно тому, кто смотрит в зеркало и видит в нем гибельный взгляд василиска, или подобно ученому, что в маске и перчатках работает с едкими или ядовитыми веществами в лаборатории. Кошмары никогда и ни в коей мере не угрожали мне лично, поскольку я рассматривал их отчужденно и беспристрастно. Я исследовал немало следов призрачного, страшного, абсурдного и множество лабиринтов ужаса, от которых другие отшатнулись бы с опаской или трепетом… Но теперь я жалею, что поддался соблазну, что любопытство едва не завело меня в ловушку…

Самое невероятное, пожалуй, состоит в том, что все это произошло со мной в Лондоне двадцатого века. Сама анахроничность и фантастичность случившегося заставляет меня сомневаться в истинности пространства и времени; и с той поры я чувствую себя одиноким пловцом в беззвездном море смятения или путником, что блуждает по измерениям, не нанесенным ни на одну карту. Мне так и не удалось полностью убедить себя, что я не заблудился в иных столетиях и иных мирах, отличных от нынешней хронологии и географии. Я постоянно испытываю потребность в толпах современников, ярких огнях, смехе, шуме и суматохе; и каждый раз боюсь, что все это – лишь иллюзорная преграда, что за ней лежит отвратительное царство древних кошмаров и исконного зла, на которое мне довелось тогда бросить мимолетный взгляд. И мне всегда кажется, будто эта пелена может рассеяться в любой момент, оставив меня лицом к лицу с изначальным Ужасом.

Нет нужды подробно описывать события, приведшие меня в Лондон. Достаточно сказать, что я пережил большое горе, смерть единственной женщины, которую любил. Как и многие другие, я отправился в путешествие, дабы новые впечатления помогли забыться и отвлечься, и надолго задержался в Лондоне: мне казалось, его серые, окутанные туманом необъятные пространства, переменчивые толпы, неисчерпаемые лабиринты улиц, переулков и домов чем-то сродни самому забвению и предлагают куда лучшее убежище от моей скорби, чем иные, далекие и светлые города.

Не знаю, сколько недель или месяцев я провел в Лондоне. Время ничего не значило, я воспринимал его лишь как суровое испытание, которое следовало пройти, и тратил его, сам не замечая как. Мне трудно вспомнить, что я делал или куда шел, ибо все сливалось в какое-то мутное пятно.

Но свою встречу со стариком я помню отчетливо, как любое сильное впечатление, – пожалуй, даже отчетливее. Среди прочих туманных воспоминаний того периода оно врезалось в память, словно выжженное кислотой. Не могу точно назвать улицу, где я его увидел, но она находилась недалеко от Стрэнда, и ее заполняла предвечерняя толпа. В воздухе стоял густой туман, сквозь который уже несколько дней или недель не пробивались лучи солнца.

Я бесцельно шел среди куда-то спешащих людей, которые значили для меня не больше, чем безликие небеса или однообразные витрины магазинов. Мысли мои были праздными, пустыми и бесплотными; а в те дни, столкнувшись лицом к лицу с подлинным ужасом, я отказался от своих поисков темных тайн бытия. Я не ожидал увидеть ничего, кроме повседневной серости Лондона и его жителей. А потом из безымянного людского столпотворения передо мной, подобно внезапному виденью, возник человек, и я даже не понял, с какой стороны он появился.

В его фигуре или осанке не было ничего необычного, не считая того, что держался он удивительно прямо, несмотря на весьма почтенный возраст. Ничем не выделялись и его одежды, вот только, как и он сам, выглядели они непомерно старыми, источали дух древности, не подобавший таким тканям или покрою. Но поистине пробудило, потрясенным трепетом наполнило мой дремлющий разум лицо старика. Было оно смертельно бледное, с глубокими морщинами, точно вырезанное из слоновой кости, с длинными вьющимися волосами и бородой, белыми, словно пар в лунном свете, с глубоко посаженными глазами, что светились, подобно углям демонических костров в пещерах подземного мира. Он живо напоминал Харона, лодочника, перевозящего мертвых в Аид через глухую черноту Стикса. Казалось, он шагнул из эпохи классической мифологии прямо в бурную суматоху лондонских улиц; он произвел на меня столь странное впечатление, что его одеяние я толком не разглядел. Собственно, одеждам его я уделил столь мало внимания, что потом не мог вспомнить подробностей, хотя, по-моему, в основном они были черного цвета, от времени уже зеленевшего, подобно оперению некоей зловещей птицы. Мое удивление при виде этого поразительного старика лишь возросло, когда я понял, что никто в толпе, похоже, не замечает в нем ничего странного и все спешат по своим делам, разве что бросив на него мимолетный взгляд, будто на дряхлого попрошайку.

Что касается меня, я застыл как вкопанный, окаменев, словно был мгновенно очарован, охвачен внезапным ужасом, которого не мог ни постичь, ни назвать. Старик тоже остановился, и я увидел, что мы оба слегка отделились от общего потока толпы, которая огибала нас, занятая собственными страхами и соблазнами. Видимо, поняв, что он привлек мое внимание, и догадавшись, какое впечатление произвел, старик шагнул ближе, и в улыбке его проскользнул намек на ужасную злобу, какое-то безымянное древнее зло. Я хотел было попятиться, но не смог сдвинуться с места. Стоя очень близко и сверля меня глазами, что походили на угли, он обратился ко мне вполголоса, так, чтобы не услышали прохожие:

– Я вижу, вам по вкусу ужасы. Вас манят темные тайны смерти, а с ними и