Забияка. (Трилогия) - Тая Ханами

Я мрачно взглянула на него - обязательно мне напоминать о том, что с металлом мы так и не сошлись характером?

На следующий день я с чувством своей абсолютной и бесповоротной профнепригодности подходила к зданию на Пушкинской площади.

"Хоть бы он забыл обо мне", - думала я, пока старушка вахтерша искала мою фамилию в числе заявленных посетителей. - "Я бы тогда… еще столько же картошки, сколько у Таньки, начистила!"

Трудовой подвиг совершить мне не удалось, заявка с моим именем и фамилией была на месте. Я подождала, пока мне выпишут пропуск, потом, игнорируя лифт, поднялась на пятый этаж. Очень скоро выяснилось, что зря я это затеяла - лестница была прокурена самым нечеловеколюбивым образом.

"Ну что за жизнь", - мрачно думала я, лавируя между дымящими представителями обоего полу. - "Сперва Вадик, потом журналист этот недоделанный, теперь вот приют любителей утреннего кашля. На ночь попрошусь в лазарет к добрейшему деду Максу".

Мысль о старом друиде вселила в меня заряд оптимизма, так что к пункту назначения я подходила не в самом плохом настроении.

Он был на месте, такой, каким мне его нарисовало начальство - небольшого росточка, чернявый и лупоглазый, при усах, с трубкой в зубах.

Обстановка терялась в сизых клубах дыма, нырять в комнату не хотелось.

Мое начальство тоже курило, и тоже трубку, но его табак казался мне райской амброзией. А этот тип распотрошил сигарету из пачки с топографическим изображением на обложке, не иначе. И засыпал то, что осталось от сигареты, в трубку.

"Две ночи в лазарете", - пообещала я себе, и постучалась в косяк открытой двери.

– Можно войти?

– Да-да, входите, - слегка картавя, отозвался мой будущий босс. - По какому вопросу?

– Я к вам от Бориса Ивановича, - чувствуя себя диверсантом на задании, произнесла я. - Меня Лиса зовут. Ударение на первом слоге.

С новым редактором, Игнатом Львовичем Клиновым, мы довольно быстро нашли общий язык. Правда, когда он выяснил круг моих интересов, сводящихся, в основном, к природе и боевым искусствам, то заметно приуныл. Но ненадолго. Спустя недолгие минуты его глаза зажглись энтузиазмом - видимо, редактор решил, что на таком чистом холсте, как я, проще нарисовать что-нибудь шедеврообразное. Развернувшись ко мне всем корпусом, и обкуривая, точно пасечник улей, Игнат Львович принялся просвещать меня относительно того, какой произвол творится в нашей стране. Я же, матеря в душе волхва почище мегеры с геологического, была вынуждена слушать зверскую историю про рядовую российскую труженицу, уволенную с работы, и принявшую твердое решение бороться за свои права. Надо отдать должное этой стахановке, девка была на диво упорная. Так, она (вместо того, чтобы найти новое место работы) подала в суд, и ее восстановили в трудовой должности. И все бы ничего, но вот боссу ее почему-то не пришлось по нраву то, что его решение оспорил какой-то там суд, и он пересадил девицу во влажное помещение без окон, кондиционера и компьютера. В карцер, короче. Ранее сочувствовавшие героине сотрудники, запуганные начальством, разговаривать с нею перестали, зарплату ей урезали до налогооблагаемой, в столовой вместо мяса подсовывали жилы. Но она держалась. Стойко. Полгода. А потом с нервным расстройством загремела в Кащенко.

– И что вы по этому поводу скажете? - обдавая меня струей дыма, достойной паровоза прошлого тысячелетия, спросил редактор. - Разве это не возмутительно?

– Еще бы, - закашлялась я. - Извините, а можно не дымить в мою сторону?

– Конечно! - с энтузиазмом раздул ноздри Игнат Львович. - Простите, я не знал, что вы - некурящая. Но вы мне не ответили, - погрозил он мне пальцем. Точно пятилетке какой.

– А вам нужно честно? - замялась я. - Или как надо?

Мой вопрос явно сбил собеседника с толку. Его и без того выпученные глаза вылупились так, что я начала опасаться, как бы редактор ненароком их не лишился.

– Давай все же честно, - справился он через пару секунд, к моему немалому облегчению, со своим зрительным аппаратом.

– Редкостная дура эта ваша героиня, - не поскупилась я на эпитет. - Ее бы энергию, да в мирных целях!

– И ты нечего не хочешь сказать о ее начальнике? - удивился газетчик, "проглотив" мое честное мнение.

– А чего о нем говорить-то? И так понятно, что размазня и редиска, - пожала я плечами. - Тут и говорить не о чем.

– Почему размазня? - аж почесал кудрявую голову редактор.

– Потому что вместо того, чтобы доходчиво и без пакостей донести до человека, что тому уже ничего не светит в его компании, устроил, понимаешь, охоту царскую, загнал в угол несчастную дурочку объединенными усилиями сотрудников, а сам сидел в сторонке, и тихо радовался.

– Так у нас в стране чуть ли не половина всех руководителей таким же образом поступает, - неуверенно возразил Игнат Львович. - Это же норма.

– Тогда мне жалко нашу страну, - поморщилась я.

В этот день к консенсусу мы так и не пришли.

Отмывалась я от запаха дыма долго. Очень долго. Отмывалась и размышляла.

Как бы это так донести до начальства, что он дал мне невыполнимое задание?

– Борис Иванович? За что? - ввалилась я на ночь глядя в избушку волхва.

Домовой Гоша, присутствовавший тут же, окинул меня сочувственным взглядом:

– Глинтвейн будешь?

– Буду, - мрачно ответила я. - Литр, никак не меньше.

Домовой вопросительно взглянул на хозяина. Тот, оторвавшись от монитора, посмотрел на возмущенную меня, перевел взгляд на Гошу, покачал головой.

– Кружку, как обычно, - озвучил он свое мнение. - И бутерброд ей принеси, как она любит. Маленький кусочек хлеба, полграмма масла, и полбанки красной икры на нем.

Домовой ехидно ухмыльнулся (я представила себе эдакую вавилонскую башню из икринок), согласно кивнул мохнатой головой, и исчез.

– Садись, Лиса, - показало мне начальство на мое любимое кресло.

– Нет, - насупилась я. - В нем я подобрею, и соглашусь на ваше нереальное задание. - А так я буду стойкой, как сотня оловянных солдатиков.

– Что, так достала новая работа? - понимающе усмехнулось начальство. - Да садись ты, в ногах правды нету!

– Не буду! - пошла я на принцип.

– Как знаешь, - махнул рукой волхв.

Повинуясь жесту его руки, кресло, неподвижно стоявшее у камина, ожило, засеменило ко мне через всю комнату, зашло с тыла, мягко ткнулось в коленки. Я плюхнулась в его мягкие объятия, размышляя, вскочить ли обратно, или, ладно, пусть все идет так, как идет. В конце концов, сидение в уютном кресле еще ни чему не обязывает. Кресло засеменило обратно к камину. Магический огонь запел песенку…