Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля - Михаил Полторанин

Вот в чем дело: посол пригласил меня с супругой, чтобы за бокалом сухого вина провести небольшой сеанс воспитательной работы. Причем так откровенно. Интересно, многих он таскал сюда с этой целью? Стало понятно, что после того заседания правительства кто-то из членов нашего кабинета доложил обо всем послу, а тот решил прощупать меня и на правах полномочного представителя Главных Хозяев предостеречь от неверных шагов. А я-то перед ним распинался…

— Видите ли какое дело, — постарался я говорить как можно спокойнее, — Соединенные Штаты привыкли строить отношения по принципу улицы с односторонним движением. Наша страна должна перед вами разоружиться почти догола, отказываться от высоких технологий, везде действовать в ущерб своим национальным интересам, а США при этом сосредотачивают силы вокруг российских границ, спокойно позволяют себе не выполнять принятые обязательства, да и вообще, ни в грош не ставить партнера. Я не люблю, когда мою страну принимают за дурочку. Вас приучил к этому ставропольский комбайнер. Но так же продолжаться не может.

— Какой комбайнер? — уставился на меня удивленно посол.

— Михаил Сергеевич Горбачев. Он же работал комбайнером, часто ностальгически вспоминает об этом, по-моему, сожалея, что бросил любимое занятие и взялся не за свое дело — политику.

— У нас о президентах, в том числе бывших, принято отзываться уважительно, — заступился посол за Михаила Сергеевича.

— В России другие традиции. Горбачев как человек добрый мог положить им конец, но все испортила его слепая, ничем не обоснованная вера в порядочность Америки.

На прощание мы перебросились с посольской четой несколькими фразами, поблагодарили друг друга за совместный обед и разошлись. Навсегда.

Мне, как и другим российским чиновникам, довольно часто приходилось вести откровенные беседы с послами разных стран в Москве. Обычно они допытывались о перспективах развития у нас демократии или взаимоотношениях между ветвями власти. Кто-то, чувствовалось, пытался лоббировать интересы фирм своих соотечественников. Никто из них не лез с поучениями. Это позволяли себе только дипломаты США. Да еще — что особенно умиляло — представители Северной Кореи. Как будто у них была одна школа.

Месяца через два после обеда с посольской четой я зашел к Ельцину с проектом очередного указа. Он накидал замечания, потом с подчеркнутой строгостью долго смотрел на меня.

— Что вы там наговорили американскому послу? — недовольно спросил президент.

Я даже растерялся от неожиданного вопроса, с трудом стал вспоминать беседу в «Спасо-Хаусе».

— Президент Буш назвал вас ненавистником сближения наших стран и по-дружески посоветовал убрать куда-нибудь из моей команды, — продолжал Борис Николаевич холодным тоном. — Вот до чего дошло. Вас почему-то считают моим другом, а вы своими заявлениями бросаете на меня тень. Черт знает что!

На слове «почему-то» Ельцин сделал особое ударение, как бы намекая на мое самозванство. Пресса действительно приписывала нам тесную дружбу с Борисом Николаевичем, хотя я всегда отмечал: наши отношения с ним — это отношения начальника с подчиненным. Что соответствовало действительности. Я никогда не парился с Ельциным в бане, не выпивал с ним на пару, а только в компаниях — по случаю каких-то событий. Даже в гостях он у меня не бывал. Поддерживал его с первых же дней знакомства, в словесных драках защищал от нападок, иногда подставляя себя, это — да! Но так предусмотрено всеми артельными правилами у сибиряков.

Я сказал президенту, что в своей работе и своем поведении не собираюсь оглядываться на оценки американской администрации. У меня есть свое руководство, которое считаю самостоятельным и обладающим правом решать кадровые вопросы по своей воле. Не угоден ему — уйду без скрипа. Ельцин махнул рукой протестующе, поворчал и велел все же не зарываться с Америкой.

И я сразу же вспомнил разговор с министром иностранных дел России Андреем Козыревым.

Задолго до этого Андрей пригласил меня в гостевую усадьбу своего ведомства на Пахре, бывшую дачу Всесоюзного старосты Михаила Калинина, — там сауна, бильярд, по огороженной чаще бродили олени. Вдвоем мы прогуливались по длинным аллеям, и Козырев поделился большим секретом: Ельцин договорился с президентом Соединенных Штатов о прикрытии некоторых членов своей команды, выдвинутых на передние рубежи.

Ситуация в России могла качнуться в любую сторону — вполне возможен был прорыв к власти крутых националистов. В таком случае, как видимо, подозревали президенты, творцов реформ по рецептам западных наставителей ожидала бы суровая расправа.

Чтобы реформаторы могли орудовать смелее, не опасаясь последствий, решено было обеспечить их с семьями потенциальным гражданством США. Все должно было делаться в глубокой тайне, но как только возникала угроза свободе этих людей, на свет появились бы американские паспорта. И США всеми силами начали бы защищать своих граждан, добиваясь от властей России отправки реформаторов за океан на постоянное место жительства. А в умении поднимать бомбардировщики для достижения своих целей американцам не откажешь.

Андрей любитель розыгрышей, здесь же, как я понял, шутить не думал. Он сам был не в восторге от этой идеи, но должен выполнять поручение. «Наверху» был согласован предварительный список из восьми человек, туда вроде бы включили и меня. Кто остальные, спрашивать не стоило: Козырев не имел права разглашать их имена.

Дело, в общем-то, добровольное: соглашаюсь — оставляют в списке, отказываюсь — вычеркивают. Для ответа на гамлетовский вопрос «быть или не быть?» меня и вытянули на природу, где не было посторонних ушей.

В такой громадной и многонациональной стране, как Россия, реформы трудно проводить без ошибок. Провозгласить переход от командной системы к рыночной пустячное дело. Главное начинается потом: как и когда запускать механизмы саморегулирования, где проводить черту государственного вмешательства в экономику, какую устанавливать очередность при создании рыночных институтов и т. д. Будешь делать что-то не так, начнешь вымащивать ад своими благими намерениями, возвышать и обогащать одних за счет унижения и обнищания других.

Даже мы в нашем ведомстве, далеком от глобальных экономических переделок, при подготовке законопроектов или правительственных распоряжений всегда мучились над проблемой «золотой середины». Дать печатной и электронной прессе безбрежную волю — получишь информационный террор, ограничить лишними рамками — расстанешься со свободой слова. Ошибались. И в том, что одновременно с невиданным доселе расширением прав журналистов не закладывали нормы ответственности за диффамацию, чем, пусть даже косвенно, способствовали нарастанию грязного потока «заказухи», — это подорвало доверие общественности к СМИ. И в том, что на первых порах легко попадались на удочки дельцов от демократии, обещавших открыть и раскрутить «нужные» издания: скребли им деньги по сусекам, а деляги бежали с ними проворачивать операции «купи-продай». Хотя в этих средствах по-настоящему нуждались порядочные журналисты — не охотники обивать пороги. По ходу дела мы, естественно, корректировали свою политику.