Секретная миссия Рудольфа Гесса - Питер Пэдфилд

Лейтенант Малоун, пользовавшийся полным доверием Гесса, заметил, что «внешне» он как будто выглядел гораздо лучше, и всем, кто не знал о событиях последней недели, он казался вполне нормальным; но за внешним благополучием скрывались "обрывочные мысли и предательские подозрения". Кроме этих признаков паранойи, если их можно так назвать, во всем остальном он был нормален. Это ясно видно из выводов, сделанных Малоуном на основании наблюдений в процессе ряда долгих бесед:

"Ссылки «Z» на относительно малоизвестные английские имена, его понимание исторического фона, проявляющееся в беседе, свидетельствуют о том, что источников информации по Англии у него было более чем достаточно, что его память и умение схватывать детали превосходны и что изучению английской действительности он посвятил немало времени. Он говорит, что учил английский в школе, но его язык слишком хорош, и идиоматичен, чтобы поверить в это; к тому же его использование специфических английских фразеологических оборотов указывает на недавнюю специальную подготовку".

26 июля дежурный офицер, лейтенант Персиваль, сообщил о том, что Гесс противоречит своим первым показаниям о полете и теперь говорит, что "члены правительства" знали о нем. Отметив это в дневнике, Скотт добавил, что "дежурный офицер чего-то недопонял".

Тем временем, получив новое назначение, Малоун покинул Митчетт-Плейс. В доверие к Гессу попал новый молодой офицер гвардии, лейтенант Лофтус, произведший на него хорошее впечатление. 27-го числа Гесс сказал ему, что он единственный в доме человек, кому можно доверять. Гесс добавил, что у него имеются сведения первостепенной важности, которые он готов сообщить, если лейтенант даст слово, что никому об этом не скажет. Лофтус, действуя по инструкции Фоли, ответил, что не может сделать этого, пока не посоветуется с отцом, членом парламента и, как он особо подчеркнул, "другом Германии". Но Гессу это не понравилось. Несколько дней он трудился над длинным признанием, пересматривая ранние заявления о полете в свете нападения Гитлера на Россию. Он хотел отдать его Лофтусу с тем, чтобы он тайно передал его отцу. Встретив сопротивление со стороны Лофтуса, он снова принялся требовать встречи с герцогом Гамильтоном.

Со своей стороны, Лофтус пришел к выводу, что Гесс странным образом похож на Джефри Шекспира:

"Не думаю, чтобы он хитрил или лгал. Таких простых людей вы едва ли найдете. Но он невероятно тщеславен: так, чтобы у него было хорошее настроение, достаточно льстиво отозваться, скажем, о его полете".

Далее из рапорта следовало:

"Одержимый своей миссией, он не в состоянии видеть вещи такими, какие они есть. Я бы сказал, что у него ум столь же девственный, как и у Робеспьера, и, если бы ему предоставился шанс, он был бы не менее опасным идеалистом, хотя я не уверен, что для этого он достаточно силен как личность и обладает достаточным красноречием. У него очень обходительные манеры, обезоруживающая улыбка, и его легко рассмешить. Внешность его слегка портят зубы верхней челюсти, выдающиеся вперед. Особенно в нем выделяются глаза, глубоко сидящие под кустистыми бровями, их яркость поразительна. По-английски он изъясняется сносно, и все понимает, что ему говорят".

День 1 августа Гесс провел, исписав четырнадцать страниц «признания», в котором изложил подробности попыток воздействовать на него наркотиками и отравить с момента помещения его в Митчетт-Плейс. Начинал он с описания влияния вещества, которое, как он утверждал, вводили ему с пищей и лекарствами.

Описание походит на эффект, производимый наркотиком ЛСД. В тестах, проводимых в пятидесятые годы для ЦРУ, у испытуемых отмечался переход от возбуждения к депрессии и страху потерять рассудок или умереть. Один биохимик, кому без его ведома добавили в послеобеденную порцию вина ЛСД, вскоре демонстрировал "поведение, характерное для психических больных"; его эмоциональное состояние отличалось неустойчивостью, "резкими переходами от беспричинной эйфории к столь же беспочвенной злобе и рыданиям". Позже у него развилась подозрительность, что его преследуют и строят против него козни, а еще позже, разогнавшись в своем гостиничном номере, он выбросился из окна десятого этажа и разбился насмерть.

До 1943 года ЛСД не выпускался. Гесс же предъявлял свои жалобы за два года до этого. Однако амфетамины применялись в медицине с 1938 года и вызывали подобное состояние, описываемое как "параноидальный психоз с… манией преследования, слуховыми и зрительными галлюцинациями при сохранении ясности сознания". В этот период крупные державы экспериментировали с "лекарствами правды". Внимание международной общественности к воздействию этих веществ привлекло состояние жертв сталинских показательных процессов 1937–1938 годов. Эти процессы произвели большое впечатление на Гесса; вероятно, в силу своего интереса к нетрадиционным медикаментам, он старался быть в курсе последних достижений медицины. Несомненно, он знал, что врачи Гиммлера испытывали на заключенных концентрационных лагерей «Мескалин»; возможно, он знал и о том, что абвер использовал тиопентал натрия, чтобы нейтрализовать волю человека и заставить его признаться или раскрыть секреты, которые он не выдает. Таким образом, не исключена возможность, что, осознав, что находится в руках секретной службы (что, несомненно, соответствовало действительности), он решил, что они, чтобы заставить его говорить правду, начнут давать ему препараты, направленные на подавление его воли; зная, какое действие такие вещества оказывают, он вообразил, что испытывает на себе их эффекты, что нашло психосоматическое выражение. Аналогичным образом он мог притвориться, что считает, что его травят, как впоследствии он притворился, что потерял память, то есть в обоих случаях речь идет либо о защитной реакции организма на подсознательном уровне, либо о симуляции умопомешательства. Хотя последнее несколько не вяжется с его отчаянными попытками убедить лорда Саймона и молодых офицеров охраны в важности его миротворческой миссии, а также с отчаянной попыткой уйти из жизни. Нельзя сбрасывать со счетов и вероятность того, что по приказу «Си» наркотики действительно могли добавляться ему в пищу, кроме того, как указывали психиатры, он в самом деле мог страдать от параноидального психоза.

В своем признании он отрицал это:

"Не может быть и речи о том, чтобы я всерьез относился к тому, что меня считают больным психозом. Для этого я слишком многое перенес в своей жизни. И если недавно я производил впечатление человека, верящего в эту болезнь, то делал я это только для того, чтобы сохранить, как мне казалось, больше спокойствия…"