Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

В три часа утра, едва стало светать, боярский сын Федор Лукошков поскакал с вестями в Новгород к царю Ивану.

Глава тридцать седьмая. «ЦАРЬ ЕСТЕСТВОМ ПОДОБЕН ЕСТЬ ВСЕМ ЧЕЛОВЕКАМ, ВЛАСТЬЮ ЖЕ ПОДОБЕН ВЫСШЕМУ БОГУ»

В Новгороде наступало утро. Белела росистая трава. В садах проснулись птицы. От городских ворот на Никитскую улицу, где жил царь Иван, промчался всадник.

Царь поднял голову с подушки и прислушался: конский топот нарастал, приближался. «Гонец от Воротынского», — сразу решил он и спустил худые ноги с постели.

В маленькой опочивальне царицы, занавешенной коврами, было душно. Коптила лампада у иконы нерукотворного Спаса. Крепко пахло ладаном. На широкой постели, повернувшись лицом к стене, сладко посапывала во сне молоденькая, совсем еще девочка, царица Анна, четвертая жена Ивана.

Конский топот стал глуше — всадник скакал по толстому слою соломы, выстланному на улице для покоя государя. Прихрамывая со сна, царь Иван подошел к окну и откинул занавески. Несмотря на раннее утро, солнце еще не вставало, на улице было светло. Из открытого окна пахнуло свежестью и прохладой.

Всадник остановился напротив царского дома. Его коня схватили под уздцы два стражника. Из дома напротив прибежали еще вооруженные люди. Ухватив всадника за одежду, они стали стаскивать его с лошади.

— Я от воеводы и боярина Михаила Ивановича Воротынского к великому государю всея Руси! — закричал гонец.

Царь высунул голову из окна.

— Эй, там, — грозно приказал он, — гонца воеводы Воротынского ко мне во дворец!

Опричники отступились. Всадник спрыгнул с лошади и низко поклонился царю, продолжавшему смотреть из окошка.

«Плохая весть», — догадался Иван Васильевич, приглядевшись к его лицу.

Накинув халат на костистые плечи и сунув ноги в разукрашенные разноцветными каменьями туфли, перекрестив спящую царицу, он вышел из спальни.

В небольшой горнице, где обычно царь занимался делами, собрались люди. Здесь были телохранители и ближние люди. Братья бояре Пронские, окольничий Никита Борисов, новый печатник и думный дворянин Роман Олферов, не знавший грамоты, Малюта Скуратов, пожалованный недавно во вторые дворцовые воеводы на место Афанасия Вяземского. На заспанных лицах видна растерянность.

Царь Иван быстрым взглядом окинул приближенных.

— Василий, — сказал он дьяку Щелкалову, — пусть входит гонец.

Открылась дверь. Боярский сын Федор Лукошков вполз на коленях. В двух шагах от царя он остановился и, подняв руку с воеводской грамотой, подал повелителю.

Царь Иван выхватил бумагу, торопливо развернул и стал читать, шевеля губами и поворачивая голову вслед за строчками. Приближенные застыли, затаив дыхание.

Читая письмо, царь Иван временами вспыхивал и покрывался потом, у него начинали дрожать руки. Закончив чтение, он долго молчал.

— Догонит ли воевода Воротынский врага моего Девлет-Гирея? — негромко спросил наконец царь. — Задержит ли его?

— Передовой полк вступил с татарами в бой, и Девлет-Гирей, переправившись через Пахру, остановился за большим болотом, — не поднимая головы, ответил гонец. — А у Воскресения-на-Молодях, что в пятидесяти верстах от Москвы, воевода Михаил Иванович Воротынский приказал строить походную крепость. И ту крепость построили одним днем.

— Нет ли измены среди… бояр и воевод, не слыхал ли на меня речей скаредных? Не хотят ли бояре ко крымскому хану переметнуться?

— Все люди твои! — твердо сказал гонец, подняв голову и взглянув на царя. — Поклялись за тебя и за Русскую землю головы сложить…

Царь не произнес больше ни слова. Передав письмо в руки дьяку Щелкалову, он, сутулясь, вышел из горницы. В царицыной спальне его охватил безотчетный, необоримый страх. «Что будет со мной, где искать спасения?» — повторял он. Перед глазами возникали бесчисленные орды крымского хана. С дикими криками они окружали Новгородскую крепость… Вот он, великий князь и царь земли Русской, со связанными назад руками стоит на коленях перед Девлет-Гиреем. Крымский хан поднял руку с плеткой, замахнулся… Звериный рев вырвался из горла царя Ивана.

— Предатели, изменники!.. — хрипел он. — Нарочно пустили татар через Оку. Я знал, я думал об этом… Кому я поверил? Михашке Воротынскому! Он давно измену замышляет. Все они изменники, никому нельзя верить!.. Это я виноват, я навлек гнев божий на Русскую землю…

И царь Иван упал на колени.

Царь молился истово. Упершись растопыренными пальцами в пол, клал земные поклоны, ударяя лбом о деревянные доски. «Пусть и царица молит бога, она агнец невинный», — мелькнуло в голове.

Царь поднялся с колен, страшный, с красными вытаращенными глазами. Шатаясь от слабости, он бросился к постели, сорвал шелковое одеяло. На царице Анне задралась рубаха, оголив полные ноги.

— На колени! — визгливо крикнул царь.

Анна проснулась и, широко раскрыв свои кроткие овечьи глаза, смотрела на мужа. Таким она еще не видела его. Царь схватил ее за локоть. От его холодных как лед рук по телу царицы пошли мурашки.

Она с испугом опустилась на колени перед иконами, стараясь понять, что произошло. Царица была проста и безыскусна. Любила сладкое и мягкие лебяжьи подушки. И еще любила надевать красное ожерелье на белую шею.

— Повторяй за мной… — И царь, смрадно дыша, стал молиться.

Тонкий девичий голос вторил за ним слова молитвы.

— Кланяйся низко в землю! — приказывал муж.

Царица, придерживая левой рукой сползавшую с плеч рубашку, кланялась и крестилась.

— Если ты даруешь победу, я отменю опричнину, — обещал царь Иван всевышнему. — Знаю, я виноват, накажи меня, но даруй победу, помоги отомстить за пепел Москвы, помоги освободить многих православных христиан из татарского плена.

Набожный от страха, царь молился до позднего утра. Когда солнечные лучи проникли в окошко опочивальни, он успокоился. Пелена безумия спала с глаз. Уложив дрожавшую от холода и страха молоденькую царицу в постель, он вышел в горницу и позвал слуг.

Прибежал лекарь Бомелий с лекарствами и примочками.

— Архиепископа ко мне, — потребовал царь. Он не мог стоять на ногах после бессонной ночи и повалился в кресло.

Архиепископ Леонид, стяжатель и цареугодник, слыл недобрым человеком. Недавно попы всех новгородских церквей в ответ на непомерные поборы Леонида отказались служить обедни. Царь вынужден был вмешаться.

Шелестя черной шелковой рясой, появился новгородский святитель; вглядываясь в лица царедворцев, он старался угадать, что произошло. Царь Иван едва приподнялся под благословение.