Адмирал Ее Величества России - Павел Нахимов

28-го числа июня покойный адмирал, г. Фельдгаузен и я поехали на 3-е и 4-е отделения (ибо там была бомбардировка); не доезжая еще до доковой стены, покойный адмирал послал г. Фельдгаузена к г. Воеводскому оказать, чтобы он приказом назначил лейтенанта Янушевского на 3-й бастион (потому что в этот день командиру 3-го бастиона лейтенанту Викорсту оторвало ногу и бастион остался без командира) и чтобы он сам остался дома и не приезжал обратно.

Оставшись вдвоем, мы поехали сперва на 3-е отделение, начиная с батареи г. Никонова, потом зашли в блиндаж к А. И. Панфилову, напились у него лимонаду и отправились с ним же на 3-й бастион; осмотревши его и остальную часть 3-го отделения окончательно – конечно, я уж и не говорю, под самым страшным огнем, – мы сели на коней и распрощались с А. И. Панфиловым и с офицерами вообще; мы поехали шагом на 4-е отделение в сопровождении, можно сказать, прицельных бомб, ядер и пуль на всем пути: Господь нас миловал, ничто не смело по его воле нас тронуть.

Во время этой дороги покойный адмирал был чрезвычайно весел и любезен против обыкновения и все говорил: «Как приятно ехать такими молодцами, как мы с вами; так нужно, друг мой, ведь на все воля Бога, и ежели ему угодно будет, то все может случиться: что бы вы тут ни делали, за что бы ни прятались, чем бы ни укрывались, ничто бы не противостояло его велению, а этим показали бы мы только слабость характера своего.

Чистый душой и благородный человек будет всегда ожидать смерти спокойно и весело, а трус боится смерти, как трус». После этих слов адмирал задумался, но лицо его сохраняло по-прежнему покойную и веселую улыбку.

Мы подъехали к батарее Жерве (начало 4-го отделения) и сошли с коней; адмирал, видя, что огонь неприятельской артиллерии тут совсем слаб, приказал собрать вокруг себя всех матросов и прислугу орудий. И когда люди были собраны, он, обратившись к ним по обыкновению со словами: «Здорово, наши молодцы», сказал: «Ну, друзья, я осмотрел вашу батарею, она далеко не та, какою была прежде: она теперь хорошо укреплена; ну, так неприятель не должен знать и думать, что здесь можно каким бы то ни было способом вторично прорваться. Смотрите ж, друзья, докажите французу, что вы такие же молодцы, какими я вас знаю, а за новые работы и за то, что вы хорошо деретесь, спасибо, ребята».

Не только слова, но одно присутствие покойного адмирала в самую критическую минуту делало матросов чрезвычайно веселыми и более энергичными, потому что они видели перед собой начальника, которого они любили, как дети любят своего отца, готового умереть с ними вместе.

Отдав кое-какие приказания самому г. Жерве, адмирал направил свой путь на Малахов курган: взойдя туда, мы увидели, что в башне служили вечерню; адмирал, перекрестившись, пошел со мной вдвоем (потому что начальник 4-го отделения Ф. С. Керн был у вечерни); но едва мы успели пройти несколько шагов, как г. Керн нас догнал, отрапортовал адмиралу, что все исправно, и, предложив зайти к вечерне, просил ни о чем не беспокоиться, но адмирал не слушал и шел вперед, захотевши, вероятно, осмотреть по обыкновению новые работы неприятельские.

Он взошел на банкет, взял трубу у сигнальщика и стал смотреть не в амбразуру из мешков, нарочно для того сделанную, а прямо через бруствер, открыв себя почти по пояс. Тут г. Керн и я начали его уговаривать смотреть пригнувшись или в амбразуру, но он не слушал предостережения, как и всегда. В это время одна пуля попала прямо в мешок около его левого локтя; вторая ударила в бруствер и камешком от нее у меня разорвало козырек у фуражки.

Видя, что это – прицельные пули, мы опять просили адмирала сойти с банкета, но он не хотел, говоря, однако же, что «они сегодня довольно метко целят». Только что успел он произнести эти слова, как мгновенно упал без крика и стона. Все были поражены, когда увидели, что пуля попала ему в левый висок навылет. Я взял его за руку и пощупал пульс; оказалось, по несчастью, что он не бился. Мне ничего более не оставалось делать, как приказать отнести на время адмирала в блиндаж к г. Керну.

Сам же я поскакал к графу Сакену известить о смертельной ране нашего начальника. От графа я прискакал домой и все комнаты опечатал. Возвращаясь на курган, я узнал дорогой от своего казака, что адмирал еще жив и что его повезли на Северную сторону в госпиталь. Я тотчас же воротился и поехал туда.

Здесь я узнал, что рана Павла Степановича не дает никакой надежды на его спасение и что вдобавок бок и легкие у него парализованы. В таком положении он лежал до 30 июня. Во все время он был без чувств и кое-как выговаривал только слова: «Это вздор, все пустяки». Более ничего не говорил и в 9 часов и 30 минут утра скончался[145]. 1 июля его хоронили с чрезвычайными почестями. Успели кое-как снять с него портрет. Царство ему небесное, он нас любил, как своих детей…

ПРИЛОЖЕНИЯ

Воспоминания современников о П. С. Нахимове

Из статьи лейтенанта В. И. Зарудного о П. С. Нахимове1855 г.

…Об адмирале Нахимове можно было слышать самые разнообразные толки и суждения, прежде чем судьба выказала свету высокие достоинства этой личности. Разнообразие отзывов будет продолжаться, без сомнения, и после смерти героя, который остался неразгаданным многими. Напрасно будем мы приписывать биографиям значение образцов для подражания. Каждый прокладывает себе путь по-своему, повинуясь влечениям своих природных наклонностей.

Нахимов выходил из разряда людей обыкновенных по своему громадному характеру и силе воли. Необыкновенная деятельность, светлый ум, отличавшийся оригинальным, практическим направлением. Ошибается тот, кто называет его человеком простым и подражателем. Павел Степанович вовсе не был так прост и так подражателен, как он сам старался выказаться большинству.

Направление у него было вполне самостоятельное, независимое от влияния наставника; слово это мы понимаем исключительно в специальном значении, а никак не в нравственном. Кто служил долгое время под личным начальством Павла Степановича и был коротко с ним знаком, тот никогда не согласится с автором статьи, из которой можно понять, что Павел Степанович был когда-нибудь нравственным мучеником.

Имя Нахимова не нуждается в защите; мы высказываемся, удовлетворяя своей потребности поделиться мыслями о таком близком для каждого из нас предмете, и совершенно отказываемся от права критика и биографа, сознаваясь откровенно в своей неспособности и неопытности на литературном поприще.

Встречая препятствия на пути жизни, Павел Степанович непоколебимо следовал к предназначенной великой цели, вполне сознавая свое могущество, и, как Джервис[146] русского флота, он, больше чем кто-нибудь другой, способствовал образованию типа русского матроса и морского офицера.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});