История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I - Алексей Величко

Сановники св. Маркиана усадили Диоскора посредине зала, как обвиняемого, и предоставили слово Евсевию Дорилейскому, старому оппоненту Евтихия, который сейчас обвинил Александрийского папу в оскорблении веры, убийстве св. Флавиана и неправедном суде[794]. Зачитали акты «Разбойного собора», затем исследовали и акты Константинопольского собора 448 г. Надо сказать, Диоскор держался твёрдо и мужественно. Когда его стали упрекать в произведённых на «Разбойном соборе» насилиях, что он силой заставлял епископов (многие из которых присутствовали и на том соборе, и здесь) подписываться на чистых листах, он, усмехаясь, сказал: «Ах, бедненькие, они боялись! Это христиане-то боялись! О, святые мученики, так ли вы поступали?». На упрёки о потворстве Евтихию Диоскор твёрдо ответил, что он печётся не о человеке, а о вере кафолической. В чём же его вина?

Под восторжённые крики присутствующих объявили «Разбойный собор» преступным, а его вождей — подлежащими суду. Зачитали Антиохийской примирительное исповедание, подписанное св. Кириллом Александрийским в 433 г. Поняв, что партия Диоскора проиграна, Ювеналий Иерусалимский, а вслед за ним все палестинские епископы и даже четыре египетских архиерея, проголосовали за него, как истинно православное. Вслед за ними проголосовали и иллирийцы. Замечательно, что первое заседание Халкидона закончилось пением «Трисвятого», введённого в обиход св. Феодосием Младшим в 447 г. и с тех пор ставшего неизменным атрибутом православного богослужения.

Второе заседание открылось 10 октября, и государственные председатели предложили перейти к обсуждению спорных богословских вопросов, чем не на шутку встревожили римских легатов. Хотя все епископы и вскрикнули дружно, что исповедуют ту веру, какую изложил св. Лев Великий, но по инициативе епископа Аттика Никопольского было решено сверить его текст с посланиями св. Кирилла Александрийского к Несторию, где излагаются его «12 анафематизмов». Взяли перерыв и дали «рабочей группе» под председательством Анатолия Константинопольского 5 дней, чтобы «сообща рассудить о вере». Римские легаты не могли понять, о чём идёт речь. Как им представлялось, сам факт прочтения «Томоса» должен был всё поставить на место, но вместо этого им предлагают «согласительное определение»? И если епископы справедливо опасаются, что очень трудно привести 500 или даже 600 участников Собора к одной согласительной формуле, то к чему создавать опасные прецеденты и «выдумывать» новые вероопределения, когда существует прекрасное послание св. Льва Великого к св. Флавиану, «Томос», в котором прекрасно изложено учение о тайне Воплощения? Но после некоторых сомнений они решили уступить, видимо, надеясь, что за несколько дней остальные архипастыри вникнут в суть римской формулы и восторженно примут её в качестве единственно возможной и кафоличной.

Легаты волновались не напрасно — истинное достоинство и значение «Томоса» заключалось в личности самого св. Льва Великого. Совершенно точно отмечают, что то же послание, но направленное иным лицом, никогда не имело бы такого успеха. А богословская проблема возникла вовсе не по личной прихоти восточного епископата, и, конечно, не из желания унизить достоинство св. Льва Великого. Не имея основательного знакомства с греческим языком, папа затруднялся совмещать римские и греческие термины, и потому его послание каждая из партий легко могла толковать по-своему: монофизиты — так, православные — иначе.

В этом отношении, как замечают богословы, «Томос» похож на матовое стекло, принимающее окраску от того предмета, на который положено. Когда его читал православный, оно принимает православный вид, а предубеждённый монофизит видел в нём несторианство, поскольку св. Лев решил обойтись без спорных терминов. «Вышло нечто похожее на математика, который вздумал бы решать и объяснять сложную теорему, не употребляя специальных терминов — вычитания и деления, извлечения корня и т.п. Понятно, что у него трудно было бы отличить деление от вычитания и т.п. и открывался бы простор для перетолковывания». То же получилось и в послании св. Льва. В то же время св. Лев, стоя на строго православных позициях, мужественно исповедовал, что нельзя исповедовать во Христе ни человеческого без истинного Божества, ни Божества без истинного человечества[795].

Пока шла работа комиссии, 13 октября вновь перешли к вопросу об осуждении Диоскора и его помощников за проступки, бывшие в 449 г. В соответствии с каноническими правилами обвинённого Диоскора трижды приглашали на заседания Собора, но тот не явился, до конца продемонстрировав свой фанатичный характер и удивительную решительность характера. Поэтому заочно признали вину александрийца и пятерых его наиболее близких союзников: Ювеналия Иерусалимского, епископа Кесарии Капподакийской Талассия, Евсевия Анкирского, епископа Евстафии и Селевкии Берита и епископа Василия Исаврийского. Примечательно, что осудили Диоскора не за веру (его догматические взгляды никто не изучал), а за то, что он не доложил «своему» собору послание папы св. Льва Великого и анафематствовал его[796].

Представляют интерес детали осуждения Александрийского папы. Пасхазин и два его сотоварища перечислили все вины Диоскора, напомнили присутствующим о том, что тот трижды не явился на вызов Собора, и, следовательно, сам себя присудил к наказаниям, предусмотренным канонами. «Вследствие чего, — закончили они свою речь, — святейший архиепископ Лев, вместе с преблаженным апостолом Петром, который есть камень Кафолической Церкви и основание православной веры, через нас, легатов Апостольского престола, и присутствующего святого Собора, лишает его епископского достоинства и всякого священнического сана». Следовательно, получается, что не Собор, а папа осудил ересиарха, хотя бы и через Собор, который при буквальном чтении текста отождествлён с легатами, то есть с самим понтификом. С папы всё началось, им всё и закончилось; Собор стал орудием папского правосудия, а не самостоятельным лицом, отражением вселенского разума Церкви. Остальные присутствующие оказались гораздо более выдержанными в словах: Анатолий Константинопольский согласился с присуждением Диоскора к низложению, Максим Антиохийский высказал такую же формулировку. Уже на этом небольшом примере видно, насколько по-разному понимали статус Вселенского Собора в Риме и на Востоке.

Приговор объявили публично, и царь поспешил, во избежание беспорядков, отправить Диоскора в ссылку в Гангр, находящийся в Пафлогонии.

17 октября состоялось четвёртое заседание, на котором вновь перешли к вопросу о вере. Но никакого конкретного ответа сановники, руководящие Собором, от согласительной комиссии не получили. Встал вопрос о голосовании по вопросу: все ли признают, что воля св. Кирилла и св. Льва одна и та же? Поскольку речь пошла о поимённом голосовании, дело дошло и до сторонников осужденного Диоскора, которым повезло гораздо больше, чем их патрону. Когда очередь дошла до обвиняемых епископов, они закричали: «Все мы погрешили, всех помилуйте!», и их просьбу поддержали остальные епископы. Государственные сановники попытались возражать, взывая к разуму, но под давлением окружающих всё же направили гонца к императору с просьбой высказать свою волю. Обдумав ситуацию, не желая новых жертв, царь отдал на суд остальных участников Собора вопрос о наказании отступников, и вовремя опомнившиеся сообщники «Фараона» были прощены и остались на своих кафедрах. Сановники подвели итог простым словом: «Сказанное пусть будет передано к исполнению»[797]. Под ликующие крики Отцы простили прегрешивших собратьев и посадили их рядом с собой[798].

Затем возникла упоминавшаяся ранее сцена с 13-ю египетскими епископами, которые, плача, умоляли Отцов Собора не заставлять их голосовать о «Томосе» папы св. Льва, ссылаясь на отсутствие у них архиепископа. Потрясённые их слезами и сединами, епископы разрешили им высказать своё мнение после избрания архиепископа Александрии, при условии, что всё это время они будут безвыездно жить в Константинополе. Допросили и сирийских монахов — убийц св. Флавиана, которых передали суду Константинопольского архиерея.

Когда на пятом заседании, 22 октября 451 г., дело дошло, наконец, до определения, подготовленного согласительной комиссией во главе с Анатолием Константинопольским, легатов ожидала очередная неожиданность. Патриарх прочитал определение, видимо, им самим же и составленное, где содержались отличительные новации по сравнению с «Томосом». К тому же оно было несколько двусмысленным по формулировкам и совершенно не давало возможность поразить ересь Евтихия по существу. Среди восточных епископов послышались роптания: «Определение составлено нехорошо и должно быть исправлено»; папские легаты раздражённо молчали, не понимая, что происходит. Когда Анатолий поставил определение на голосование, Пасхазин поступил просто: «Если «Томос» св. Льва не нравится Собору, то, — сказал он, — дайте нам грамоты на возвращение, и этим Собор закончится». Собрание зашло в тупик — восточные епископы «Томос» св. Льва полностью не признавали, видя в нём известные отклонения от св. Кирилла, но и не опровергали, отдавая дань мужеству и личной преданности Православию со стороны папы.