Гобелены Фьонавара (сборник) - Гай Гэвриел Кей

И это было прекрасно. Состояние, конечно, не совсем здоровое, у нее хватало ума, чтобы это понять, но все же это серое спокойствие и эта умиротворенность были бесконечно лучше того, что с ней творилось прежде. Если уж она не может быть счастлива, не может снова стать самой собой, то пусть по крайней мере будет… терпимой и спокойной.

Терпимость оказалась нежданным даром, некоей компенсацией за любовь к людям, которая была так изуродована в Старкаше, и за желание быть любимой, которое там умерло.

Особенно тяжело было, когда к ней прикасались – и не то чтобы это ощущение было каким-то болезненным, но оно тем не менее оказалось труднопереносимым; она чувствовала, как внутри у нее будто все свивается в тугую пружину и как дрожит та, все еще живущая у нее внутри хрупкая юная женщина, которую когда-то звали Дженнифер Лоуэлл, Золотой Джен. Даже то представление у Стоунхенджа, которое они с Кевином устроили, чтобы обмануть охрану, заставить сторожей поверить в то, что они действительно любовники-французы, которые у этих древних камней ищут благословения языческих богов, – даже это оказалось почти невыносимым: ужасно было чувствовать, как его губы сливаются с ее губами! И скрыть своего отвращения она не сумела: он, разумеется, его почувствовал, он всегда хорошо чувствовал ее настроение. Но как – даже находясь в той спокойной серой стране, где теперь нашла пристанище ее душа, – объяснить своему бывшему любовнику, да еще такому доброму и милому человеку, что он, вернее, Ракот Могрим, принявший его облик, самым непристойным образом насиловал ее в Старкаше и был омерзительно уродлив, и черная кровь капала с его искалеченной руки и прожигала ее тело насквозь? Как объяснить, что нет возврата от той черты, как нет и пути на волю из этого страшного места?

Она тогда позволила ему обнимать ее, а когда охранники подошли к ним почти вплотную, ловко симулировала смущение и улыбалась, и надувала губки, а Кевин вообще устроил настоящий цирк, вдохновенно объясняя сторожам, как и почему они, французы и поклонники языческих богов, здесь оказались.

А потом она ощутила, как их закрутил, собрав всех воедино, знакомый уже ледяной поток – это Ким, замкнув Круг, начала Переход, – и они снова оказались в Парас Дервале, в той же комнате, куда попали в самый первый раз, и снова была ночь.

Гобелены на стенах были те же, но на этот раз факелы пылали так ярко, что рисунок на гобеленах можно было рассмотреть как следует: это было на редкость искусное изображение Йорвета Основателя в Священной роще перед Древом Жизни. Дженнифер, Кевин и Дэйв долго смотрели на гобелен, а потом все трое, не сговариваясь, повинуясь некоему инстинктивному побуждению, разом посмотрели на Пола.

Едва замедлив шаг, чтобы удостовериться, что этот гобелен ему знаком, он быстро прошел к неохраняемой двери. А в тот раз у двери стоял стражник, припомнила Дженнифер, и Мэтт Сорен, рассердившись, метнул в него кинжал.

Пол быстро шагнул через порог в коридор и тихонько окликнул кого-то. Что-то громко залязгало, и через несколько секунд перепуганный юнец в доспехах, которые явно были ему чересчур велики, влетел в комнату и низко поклонился всем присутствующим, сделав это, впрочем, тоже довольно неловко и как-то нервозно.

– А я тебя помню, – сказал Пол в ответ на его поклон. – Ты – Тарн. Ты раньше был королевским пажом. Помнишь меня?

Тарн поклонился еще ниже.

– О да, господин мой, конечно, помню! Еще с той первой игры в та'баэль. Ты… – На лице мальчишки был написан священный ужас.

– Да, я Пуйл Дважды Рожденный, – просто подтвердил Пол Шафер. – А ты, значит, теперь стражник, Тарн?

– Да, господин мой. Для пажа я уже староват.

– Я так и подумал. А что, Верховный король сегодня во дворце?

– Ну да, господин мой. Может быть, мне…

– Конечно. Тебе стоит немедленно проводить нас к нему.

Только Кевин слышал прежде и хорошо запомнил эту странную ломкую интонацию в голосе Пола. Между Полом и Айлероном явно существовала некая, всем очевидная напряженность, и отрицать ее было невозможно. Эта напряженность чувствовалась с самой первой их встречи.

Они последовали за Тарном – сперва по паутине коридоров, потом по прекрасной каменной лестнице и, наконец, оказались у той самой незаметной двери, столь памятной для Пола.

Тарн постучал и деликатно отступил в сторонку; дверь открыл высокий стражник, ошалело посмотрел на нежданных гостей, но все же впустил их и провел в гостиную.

Пол заметил, что эта комната очень переменилась. Великолепные гобелены, некогда украшавшие стены, были убраны, а вместо них были развешаны карты и различные таблицы. Исчезли также глубокие удобные кресла, которые он так хорошо помнил; вместо них появились многочисленные жесткие деревянные сиденья и длинная скамья вдоль стены.

Нигде не было видно также шахматной доски с изысканными резными фигурами. Вместо нее посреди комнаты стоял огромный стол, и на нем была разложена невероятных размеров карта Фьонавара. Склонившись над этой картой, спиной к двери стоял человек среднего роста, одетый в простое коричневое платье, и поверх рубахи на нем была теплая меховая безрукавка.

– Кто там, Шаин? – спросил он, не отрывая внимательного взгляда от карты.

– Если ты обернешься, то сможешь увидеть это и сам, – сказал Пол Шафер, прежде чем стражник успел раскрыть рот.

И Айлерон тут же обернулся, чуть ли не быстрее, чем успел отзвучать голос Пола. Его глаза над темной бородой горели по-прежнему; этот яростный огонь все они запомнили очень хорошо.

– Хвала Мёрниру! – воскликнул король Бреннина, бросившись было им навстречу. Потом вдруг остановился, и на лице его явно отразилось разочарование. Он долго переводил взгляд с одного на другого и наконец не выдержал:

– А где же она? – вскричал Айлерон дан Айлиль. – ГДЕ МОЯ ВИДЯЩАЯ?

– Скоро прибудет, – сказал Кевин, выступая вперед. – И не одна.

– А с кем же? – резко спросил Айлерон.

Кевин посмотрел на Пола, но тот покачал головой и сказал:

– Она сама тебе все расскажет. Если ей, конечно, удастся задуманное. Мне кажется, это ее право, Айлерон.

Король метнул в его сторону гневный взгляд, словно намереваясь немедленно потребовать разъяснений, но постепенно лицо его смягчилось.

– Что ж, ладно, – пробормотал он. – Подождем, пока появится она сама. Мне очень… Она очень нужна мне! – вырвалось у него. Он помолчал, потом заговорил иным, более сухим тоном. – Плохо у меня все это получается, верно? Вы ведь заслуживали куда более радушного приема. А это, наверно, Дженнифер?

Он подошел ближе и остановился перед нею. Она хорошо помнила его брата и свою первую встречу с ним. Этот же, суровый и сдержанный человек, и не подумал называть ее персиком или игриво склоняться к ее руке с куртуазным поцелуем. Вместо этого он довольно неуклюже заявил:

– Тебе из-за нас был нанесен невосполнимый ущерб… Мне очень жаль! И я прошу у тебя прощения – за все. Хорошо ли ты теперь себя чувствуешь?

– Достаточно хорошо, – сказала она. – Я же здесь.

Айлерон все старался заглянуть ей в глаза.

– А это что-нибудь значит? – спросил он.

Хороший вопрос. Между прочим, ей никто до сих пор этого вопроса не задал, даже Ким. Один конкретный ответ у нее, впрочем, был, однако она совсем не собиралась давать этот ответ грубоватому и неприветливому королю Бреннина.

– Я хочу сказать, что раз я сюда добралась, – спокойно ответила она, глядя прямо ему в глаза своими ярко-зелеными глазищами, – то уж как-нибудь продержусь.

Даже мужчины, куда лучше умевшие обращаться с женщинами, не выдерживали, когда Дженнифер так на них смотрела. Айлерон отвернулся.

– Это хорошо, – сказал он, делая вид, что снова полностью поглощен своей картой, – ибо твоя помощь очень для нас ценна. Ты расскажешь нам все, что помнишь о Старкаше.

– Эй! – вмешался Дэйв Мартынюк. – Так не пойдет! Ей ведь там страшно досталось, и она старается забыть…

– Но нам необходимо знать о Старкаше как можно больше, – твердо прервал его Айлерон. Что касается мужчин, то тут он мог выдержать любой взгляд.

– И тебе безразлично, каким способом ты этого добьешься? – спросил Кевин; в его голосе зазвучали вдруг какие-то новые, опасные интонации.

– В общем, да, безразлично, – ответил король Бреннина. – В этой войне любые способы хороши.

Повисло напряженное молчание. Нарушила его сама Дженнифер.

– Ничего, – сказала она, – я постараюсь рассказать что смогу. Но не тебе… – Она посмотрела на Айлерона. – И, боюсь, никому из вас тоже. Я стану говорить об этом только с Лореном и Мэттом. И больше ни с кем.

Серебряный Плащ постарел с тех пор, как они видели его в последний раз. В бороде и густых волосах уже не проседь мелькала, а белоснежные пряди, да и морщины на лице стали глубже. Но глаза смотрели по-прежнему: повелительно и сочувственно. А Мэтт Сорен совсем не переменился, не изменилась и его улыбка, больше похожая на гримасу.