Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стражи-лазариты обратились в разбойничавшие шайки христиан, именовавших себя почитателями Пресвятой Девы, слугами Христовыми, подданными Апостольской столицы, тогда как всеми действиями их руководило единое стремление к усилению немецкой мощи, овладевшее их мыслью и сердцами.
Они попеременно ходили на поклон то к кесарю, то к папе; поддавались кесарю, когда им грозили папы; прибегали к защите папы, если кесарь по-свойски расправлялся с их претензиями.
Самый орденский уклад показывал, чью он тянет сторону под предлогом защиты веры и обращения язычников.
Зал для приемов, в котором с раннего утра хлопотала многочисленная челядь, был приукрашен так же, как весь замок. Недоставало только женщин, чтобы сравняться с королевскою пышностью. Сиденья вокруг стола были устроены на лавках с подлокотниками и мягкими подушками; на полу лежали восточные ковры: стол был покрыт белыми убрусами, расшитыми по краю… Вдоль стен, на разных дубовых полках, лоснились огромные жбаны, искусно чеканенные чаши, кубки, выкованные в форме сказочных животных. Ими была занята целиком часть стены от потолка до пола, так тесно, что не видно было дерева. На особом столе были приготовлены тазы, и бронзовые кувшины, и шитые полотенца, в ожидании рук, подлежавших омовению перед трапезой.
Стольник, подчаски[18], служба обходили заставленные яствами столы, досматривая, все ли на местах, не надо ли чего добавить, приукрасить и принарядить великолепие орденского пиршества.
Ожидались гости, некоторые из них уже приехали и отдыхали в отведенных им покоях; других ждали с часу на час, так как гонцы заранее известили об их прибытии.
Походу на неверных должна была предшествовать, в силу освященного обычая, многодневная пирушка. Самая война обращалась в развеселую облаву, во время которой зверем бывали пруссы и литвины, а иногда и крещеные, давным-давно принявшие христианскую веру поляки. Крест не служил защитой от крыжацкого меча: только немецкая речь и германская кровь.
На этот раз орденские гости были: Людовик, маркграф Бранденбургский; Филипп, граф Намюр; граф Хеннеберг; несколько французов, жаждавших рыцарских подвигов; несколько австрийцев и один вельможный англичанин.
Иноземный вспомогательный отряд, насчитывавший уже с лишком двести блестящих шлемов, увеличивался со дня на день.
Каждый из владетельных гостей приводил с собой горсточку мелкого дворянства, такого же храброго и так же вооруженного, как сами сюзерены. По сравнению с полуголыми язычниками, едва кто чем вооруженными, железные рыцари запада стоили каждый десяти противников. Они были как бы самодвижущимися машинами, конными твердынями, о которые разбивались беззащитные толпы. От доспехов отскакивали стрелы; о стальную броню на груди рыцарей разлетались в щепы твердые палицы. Каждый поход был развлечением; поражения случались редко. А несчастные жертвы нападений могли отомстить за понесенные обиды, только собираясь в несметные полчища, которые облепляли рыцарей, как муравьи.
В названный день часть гостей собралась уже в маленьком зале с гранитною колонной. Прибывшие теснились вокруг Великого магистра. Шел веселый и громкий разговор. Было настоящее смешение языков, как в Вавилонское столпотворение. Одни говорили только по-немецки, на разных местных наречиях, и не всегда могли понять друг друга; французы объяснялись с некоторыми по-латыни, а между собою на языках северной или южной Франции, родственных и все-таки различных. Англичанин коверкал немецкую речь; несколько полиглотов-рыцарей переходили от одной группы к другой и служили переводчиками.
Все почетные члены собрания были уже налицо. Поджидали только графа Намюра, который после вчерашней затянувшейся пирушки долго отдыхал. В эту минуту скромно и тихонько вошел Бернард и стал к сторонке. Никто не обратил на него внимания, хотя его величавая фигура так резко отличалась от прочих выражением уныния, горя, почти боли, казалась такою чуждою и несовместимою с царившим в зале настроением радостного оживления, что, по-видимому, первый беглый взгляд на Бернарда должен был бы вызвать недоуменные вопросы: «Что принес с собою этот человек? Весть о каком несчастии? О каком грозящем бедствии?»
Большая часть крестоносцев привыкла, впрочем, к суровому обличью брата Бернарда, которого знали как строгого ревнителя устава и блюстителя этой строгости в других; потому его угрюмый вид большинству не показался странным. Ограничивались беглым взглядом, небрежным приветствием, и никто не торопился вступить в беседу с человеком, который именно теперь, сегодня, среди собравшегося общества и готовившихся сатурналий, вносил диссонанс и дисгармонию.
Некоторые, встретив его взгляд, поспешно уклонялись.
Гости с удовольствием слушали рассказы крестоносцев о первых временах водворения среди неверных и битвах с ними. Эти рассказы были облечены почти в сказочную форму с легендарным оттенком и приукрашены поэтическими вымыслами. Хвастались предшественниками, первой крепостью которых был старый раскидистый, обнесенный оградой дуб. В его ветвях нашли будто бы убежище пионеры первого захвата.
Литовский народ, геройски защищавший свою землю, своих богов, обычаи и стародавние святыни, рисовался в рыцарских рассказах сбродом не то полузверей, не то полудикарей. Старый Зигфрид, с лицом, пылавшим при воспоминании о молодости, поддерживал мнение, разделявшееся большинством рыцарской братии, что не следует щадить этот бродячий дикий люд.
— Крестить? — восклицал он. — Но какой толк от их крещения? Все равно что кощунственно обливать святой водой неразумное зверье! Увечная языческая слепота никогда не даст им узреть свет истинный… Даже у детей, взятых из колыбели, после взросления кровь начинает бунтовать, и они, как волчата, убегают в лес. Единственное средство — истребить их род. Я, — продолжал он, — никогда и никому из них не давал пощады, кто попадался мне под меч: крестил их мечом и кровью… Ego te baptiso in gladio: крещу тебя мечом и кровью!..
И старик смеялся.
— Говорят, будто опустеют земли, — добавил он деловито. — Ничего, найдем, кем их заселить. Довольно у нас родится детей; немало у нас безземельных. Там, где осядет наш переселенец, развевается кесарское знамя; он расширяет владения апостольской столицы и Священной Римской империи. Землю эту мы получили в дар от пап, корешей и кесарей, которым по праву принадлежит весь мир; она наша; язычники владеют ею незаконно, значит, гони их в шею.
— Пытались и они, — перебил Лямперт из Мюльберга, — креститься… так для вида. Посылали посольства в Рим, отдавались в кабалу… да не выгорело: поздно! Земля уже наша!..
— Было и похуже, — сказал Ханс Вирнбург, — стали строить церкви, выписывать монахов, чтобы прятаться за их спиной, но мы выколотили из попов охоту водить нас за нос… Ха-ха! Ксендзов я вешал, а костелы жег!..
Все притихли. А Зигфрид добавил:
— Хороши, нечего сказать, были ксендзы, ставленники язычников… и какие могли
