Сталин. От Фихте к Берия - Модест Алексеевич Колеров

борьбу с наполеоновской армией». Он писал, что в Испании «добуржуазный, доиндустриальный, не усвоивший условностей народ — впервые столкнулся с современной, возникшей благодаря опыту Французской революции, хорошо организованной, регулярной армией. Из-за этого открылись новые пространства войны и появилось новое учение о войне и политике», а опыт Испании был учтён в Австрии и Пруссии. «В мире идей этих прусских офицеров генерального штаба 1808–1813 гг. заключены также зародыши книги „О войне“, благодаря которой имя Клаузевиц получило почти мифическое звучание. Его формула о войне как продолжении политики содержит уже в сжатом виде теорию партизана, логика которой доведена до конца Лениным и Мао Цзедуном», — пишет Карл Шмитт[961].

Наконец, явным образцом того, как в ходе гражданской войны в не произнесённом прямо виде образ отечественной войны был использован большевиками, стала советско-польская война 1920 года. Захват Киева польскими войсками, преследовавшими цель восстановления границ Польши 1772 года, вызвал массовый отклик небольшевистских патриотических кругов в России и эмиграции и послужил их частичному примирению с большевиками ради защиты общенациональных, отечественных интересов.

Консенсус 1941 года

Итак, ранний советский лексикон — более всего устами Ленина — отражал особые усилия освоить риторику отечественной войны вне официальной памяти о войне 1812 года, которая накануне 1914 года стала в центре государственной и монархической пропаганды, и вне памяти о войне 1914 года, которую пытались назвать «отечественной» и которую большевики подвергали классовой и интернационалистской критике, отвергая её Отечество и патриотизм. В 1918 году Ленин, находясь у власти, «признал» социалистические отечество и патриотизм, оправдав в этом контексте употребление формулы отечественной войны. Для правящих коммунистов именно такая отечественная война стала главной и более не требовала дополнительных идеологических обоснований.

Этот идейный капитал поддерживал эволюцию от узко классовой к общенациональной исторической идеологии в 1932–1934 гг., и к 1941 году она подошла во всеоружии патриотических аргументов. Хотя Отечественная война как высшая санкция тотальной мобилизации народа и государства вплоть до 1941 года — ввиду отсутствия оборонительной войны — не стояла в центре государственной пропаганды СССР. Детально анализируя советскую библиографию по теме, исследователь приходит к выводу: «После революции вплоть до конца 1930-х гг. тема 1812 г. почти не привлекала внимания советских историков. В 1936–1937 гг. в связи с „реабилитацией“ Отечественной войны начал возрождаться интерес к ней»: из около 800 специальных исследований и публикаций за 1918–1991 гг. — вышло в свет за 1918–1939 — всего 7 штук, а лишь за 1940–1949 — около 100[962].

Начиная с 1927 года «военная тревога» в СССР, вызванная конфликтом с Англией, начало аграрного кризиса в стране и мобилизационной индустриализации, финальное изгнание Троцкого из власти, неудачное вмешательство СССР в гражданскую войну в Китае — всё вместе это заставило власти СССР задуматься об оборонной риторике. 8-й пленум Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) в мае 1927 обсуждал тезисы «Задачи Коминтерна в борьбе против войны и военной опасности». Видя перспективу вооружённой интервенции против СССР и его протеже в Китае, ИККИ по умолчанию вновь признал эффективным лозунг «защиты отечества» и теперь подчинил мировое коммунистическое движение суверенным / национальным интересам СССР и потому ставил задачу членам Коминтерна не вообще бороться против войны, а бороться именно в защиту СССР и Китая, превращая Коминтерн из орудия мировой революции в один из инструментов внешней политики СССР: «в сугубо-империалистической войне против Китая или СССР (в перспективе) рабочие капиталистических стран, ведущих эту войну, должны быть, как во всякой империалистской войне, пораженцами в отношении своих капиталистических правительств»[963]. В статье по внутрипартийному вопросу Сталин выразился ещё резче:

«Русская революция не есть частное дело русских… она, наоборот, является делом рабочего класса всего мира, делом мировой пролетарской революции»[964]. При этом он раскрыл внутреннюю логику отечественности как частного случая национально-освободительной борьбы отсталых стран: «В период перед войной в партиях II Интернационала выступил на сцену, как один из актуальнейших вопросов, вопрос национально-колониальный, вопрос об угнетённых нациях и колониях, вопрос об освобождении угнетённых наций и колоний, вопрос о путях борьбы с империализмом, вопрос о путях свержения империализма. В интересах развёртывания пролетарской революции и окружения империализма большевики предложили политику поддержки освободительного движения угнетённых наций и колоний на базе самоопределения наций и развили схему единого фронта между пролетарской революцией передовых стран и революционно-освободительным движением народов колоний и угнетённых стран»[965]. Тогда же Сталин оправдывал отечество ещё вполне в логике «Коммунистического манифеста» — как всемирной классовой родины пролетариата, но определённо локализует его в приоритетных пределах СССР:

«В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость. Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. Вот почему Ленин говорил накануне Октября: „Либо смерть, либо догнать и перегнать передовые капиталистические страны“. Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут… Мы должны двигаться вперед так, чтобы рабочий класс всего мира, глядя на нас, мог сказать: вот он, мой передовой отряд, вот она, моя ударная бригада, вот она, моя рабочая власть, вот оно, мое отечество, — они делают свое дело, наше дело хорошо, — поддержим их против капиталистов и раздуем дело мировой революции»[966].

Шестой конгресс Коминтерна в августе 1928 в тезисах «Меры борьбы с опасностью империалистских войн» окончательно оформил практическое различение «отечества» в зависимости от того — принадлежит ли коммунистам национальная государственная власть и ведёт ли конкретное политическое движение национально-освободительную войну против империализма:

«От принципиальной позиции пролетариата по отношению к определённой войне зависит также его позиция в вопросе „защите отечества“. Пролетариат не имеет отечества, пока он не завоевал политической власти и не вырвал средств производства из рук эксплуататоров. Выражение „защита отечества“ — это наиболее общеупотребительное, иногда просто обывательское выражение, означающее оправдание войны. В войнах, которые ведёт против империализма сам пролетариат или пролетарское государство, пролетариат должен защищать своё социалистическое отечество. В национально-революционных войнах пролетариат выступает в защиту страны от империализма. Но в империалистических войнах он должен энергичнейшим образом клеймить „защиту отечества“, как защиту эксплуатации и измену социализму»[967].

Тот же Шестой конгресс Коминтерна в резолюции «Положение в