Последний орк - Сильвана Мари

Раздражительная обычно королева на этот раз не удостоила его даже взглядом, что говорило о том, что она была совершенно без сил.

Капитан долго молчал, потом попрощался. Перед тем как покинуть зал, он обернулся к королеве-ведьме.

— Я взял на себя смелость подарить вашей дочери волчонка, — неуверенно проговорил он. — Это может пригодиться ей, если нас атакуют…

— Хорошая идея, — неожиданно прервала его правительница. — Не думаю, что в случае атаки орков он сможет защитить ее, но это хорошее средство от одиночества. Мы можем назвать его Фидо, — задумчиво, почти с улыбкой на устах, добавила она. — Так звали собаку, которая была у меня когда-то, в детстве.

— Да уж, подходящее имя для волка, — с сарказмом заметил церемониймейстер. — Что и говорить, все пособия по воспитанию благородных девиц рекомендуют волка и орла в качестве товарищей по играм… Были времена, — с тяжелым вздохом добавил он, — когда мы были уверены, что нам никогда не придется стыдиться того, как наши правители пользуются ножом и вилкой.

Розальба глубоко вздохнула, и на ее лице появилась едва заметная улыбка — явный признак того, что ее терпение скоро лопнет.

— А на чем именно, позвольте узнать, основывается ваша уверенность в том, что и сегодня я позволю вашей голове избежать одного из защитных кольев Далигара? — с ледяной вежливостью поинтересовалась она.

На церемониймейстера ее слова, казалось, не произвели никакого впечатления. Он ненадолго задумался, поглаживая рукой свой острый подбородок и длинную бороду.

— В основном на трех пунктах, госпожа, каждого из которых уже было бы достаточно, поэтому в совокупности они дают мне еще большую уверенность. Во-первых, Судья-администратор забрал с собой всех городских палачей — пятнадцать, если быть точным, без которых он, очевидно, не в состоянии ни жить, ни править; таким образом, Далигар остался без своего карательного отряда. Вам пришлось бы самостоятельно приводить ваш приговор в исполнение, что отняло бы у вас немало сил, а, если позволите напомнить, в вашем положении следует избегать каких бы то ни было нагрузок. Во-вторых, население города совсем пало бы духом, видя, как мы облегчаем задачу оркам, убивая друг друга. И в-третьих, и это особенно важно, лишь мне в полной мере известны все события из жизни города за последние несколько лет, а также расположение всех складов и ходов, а вам сейчас необходима эта информация.

— Благодарю вас, — сухо ответила Роби. — Мне стоит почаще вспоминать об этом, чтобы ненароком не забыть.

— Не бойтесь, госпожа, и не утруждайте себя излишне: я позабочусь о том, чтобы напоминать вам об этом по нескольку раз на день, если вы пожелаете.

В этот момент в зал ворвался один из кавалеристов, только что освобожденных из лап орков в схватке на северном берегу и принятых в ряды воссозданной армии Далигара. Он подошел к правительнице и раздраженно заявил, что является третьим по счету прямым потомком короля Бальдозвино Четвертого и что находит неприемлемым для себя подчиняться человеку более низкого происхождения. Это был молодой красивый парень, в самом расцвете сил, с пышной светлой шевелюрой.

— Госпожа, — начал он, очевидно приняв за расположение легкую улыбку, блуждавшую на лице королевы и говорившую о том, что тесным границам ее терпения уже не под силу удерживать ее ярость, — я требую звания, принадлежащего мне по праву моего рождения. Я категорически отказываюсь выслушивать приказы от наемника. Я требую, чтобы вы немедленно нашли моему мечу более достойное применение.

— Мне только что сообщили, что у нас свободно место палача, — не раздумывая ответила правительница. — Можете выбирать между местом палача, местом приговоренного к казни или местом того, кто беспрекословно выполняет приказы капитана Ранкстрайла, который, если я не ошибаюсь, только что спас вам жизнь. Как только вы примете решение, доведите его до нашего сведения, и мы незамедлительно удовлетворим вашу просьбу. А пока я была бы вам благодарна, если бы вы избавили меня от лицезрения вашего ничтожества.

Поручив своему новому солдату, третьему потомку Бальдозвино Четвертого, ночную вахту на южной стене, капитан откланялся. Спустившись с Галереи королей, он пересек внутренний двор, в старину служивший плацем, где сейчас расположились впущенные в город беженцы.

Двор был заполнен жалобами несчастных, бежавших от орков из южных и восточных земель от Расколотой горы до самого Далигара.

У них больше не было слез.

Слезы кончились вместе с последними сушеными каштанами. Отчаяние вылилось в мутную грусть, позволявшую им беречь последние силы, необходимые для того, чтобы дышать, не тратя их на плач.

Беженцы, мужчины и женщины, едва слышно, будто молясь, называли имена покойных родных — тех, кого убили орки в ходе своих жестоких налетов на границы, и тех, кто умер от лишений на пути в Далигар.

Они говорили то, что обычно говорят о мертвых: какими те были хорошими людьми, как их теперь не хватает. Затем следовали чуть более тихие, но такие же жалобные причитания об овцах, кроликах, гусях и курах, уничтоженных топорами и мечами захватчиков. Эти жалобы ненамного отличались от слов, которыми беженцы поминали своих родных. Горечь и тоска накрывали двор, словно крылья эриний: люди отчаянно оплакивали то, что потеряли навсегда. Виноградники, грядки с помидорами, огороды — вспоминалось все. Каждая овца, каждый кролик, каждый гусь и каждая курица, даже сами огороды имели имена, которые называли теперь их бывшие хозяева. Смерть скота ввергала беженцев в горькое отчаяние, так как означала смерть их родных, особенно детей, от холода, тифа и проказы, даже если чудо спасет их от орков.

Ранкстрайл долго слушал их стенания, потом не выдержал и направился к лестнице, ведущей в покои королевы. Проходя мимо внушительных зарослей цветущих глициний, он подумал, что если бы вместо них посадили фасоль, то сейчас было бы чем прокормить голодающих.

Уже наступила ночь. Королева-ведьма находилась в примыкавшем к тронному залу помещении, где при подобных обстоятельствах собрался бы Большой совет благородной знати, если бы «благородная знать» не ушла совещаться в Северные горы. Королева сидела за огромным круглым столом, столешница которого была сделана из толстых, в две ладони, дубовых досок, скрепленных вместе тяжелыми металлическими заклепками.

По бокам от Розальбы стояли церемониймейстер и комендант королевского дворца. Взгляды всех троих были отсутствующими и устремленными в никуда, как у людей, которым ничего не остается, кроме как ждать, когда будут сочтены их дни и наступит смерть.

— Госпожа, — проговорил Ранкстрайл, — беженцы с окрестных равнин в отчаянии и страдают от голода.

Королева не ответила и даже не шелохнулась. Ее взгляд остался пустым.

— Прошу прощения, госпожа, — продолжил Ранкстрайл, — у вас есть золото?

Королева подняла голову и с удивлением посмотрела на него.

— Судья-администратор позаботился о том, чтобы увезти в Алил всю городскую казну из сокровищницы графства, — ответил вместо нее церемониймейстер. — Но он оставил три сундука с серебром, которым не хватило места на телегах.

— Мы можем раздать деньги беженцам, — предложил Ранкстрайл. — И всем остальным. Мастерам и ремесленникам. Слугам, прачкам. Дровосекам. Всем.

— Серебро не годится в пищу, капитан, и в осажденном городе мало что можно купить. Никто больше ничего не продает.

— Можно купить надежду.

Взгляд королевы изменился — она пристально посмотрела на капитана. Роби начинала понимать.

— Если сегодня мы раздаем серебро, значит, завтра мы прорвем осаду. Значит, скоро будет что покупать, и у людей будут на это деньги, — объяснил Ранкстрайл. Он взвешивал каждое слово, опираясь на свой многолетний опыт бедняка. — Лишь надежда может обмануть голод. Надежда может наполнить животы почти так же, как фасоль.

Королева-ведьма долго смотрела на него.

— Точно! — воскликнула она. — Надежда насыщает почти так же, как червивая каша! Меньше, чем яйца, но больше, чем ежевика. Я совсем позабыла об этом…

Она согласно кивнула, и на ее лице показалась едва заметная улыбка. После долгого молчаливого раздумья она объявила:

— Мы раздадим серебро, капитан. И раздадим землю: она больше не будет считаться собственностью графства, а будет принадлежать тому, кто работает на ней, орошая ее своей кровью и потом. У каждого земледельца будут свои собственные поля, как в Арстриде и в Эрброу, и он сможет оставить их в наследство своим детям. Если завтра мы будем сражаться, если прорвем осаду, крестьяне перестанут быть рабами, которых можно продавать и покупать, как мулов и быков. Если мы потерпим поражение, то погибнут все, до последнего нищего ребенка, до последней блохастой курицы на этой земле. Но никто из нас не умрет рабом — мы погибнем свободными людьми. Пошлите глашатая объявить, что все лавки, бойни, мастерские и прачечные также принадлежат отныне не графству, а тем, кто в них работает.