Клан Кеннеди - Лариса Дубова

При этом, вновь была подчеркнута необходимость сохранения и наращивания военной мощи США. Именно это, по существу дела, и скрывалось за торжественными словами речи, значительная часть которой была обращена к молодому поколению американцев: «Факел передан новому поколению нашей страны, закаленному в годы войны, дисциплинированному трудными и горькими годами мира, поколению, которое взяло на себя защиту свободы во время наибольшей опасности». Новый президент призывал к совместной борьбе американцев «против общих врагов всех людей — тирании, бедности, болезней и войны».

В золотой фонд американской риторики вошли слова Кеннеди, которые ныне выгравированы на специальной плите, установленной на его могильном холме на Арлингтонском воинском кладбище в окрестностях Вашингтона: «Ныне нас вновь зовет труба. Но не к оружию, хотя и оружие нам необходимо, не на битву, хотя мы закалились в битвах. Она зовет нас взять на себя бремя долгой, на многие годы, незаметной борьбы. Поэтому, мои сограждане-американцы, не спрашивайте себя, что может для вас сделать ваша родина, спрашивайте, что вы можете сделать для нее»{576}.

Это был, разумеется, ораторский пассаж, не имевший глубокого внутреннего содержания, ибо родина, под которой понималось государство, как раз для того и существует, чтобы заботиться о своих гражданах. Точно так же долгом граждан является честно выполнять государственные законы, если они не вступают в противоречие с главной ценностью — коренными интересами человеческой личности. У Кеннеди получилось невольное противопоставление одного другому. И тем более мужественным выглядело его обращение к согражданам с призывом служить отчизне, что обычно в президентских инаугурационных речах содержалось обещание благ различным социальным группам населения.

Впрочем, этот противоречивый пассаж оценивался по-разному. Один из биографов Кеннеди, Г. Фарлай, заметил: «По какому праву лидер свободного народа связывает его обязательством, а это было не что иное, как обязательство, заплатить любую цену, нести любое бремя, вынести любые страдания, когда их страна не находилась в состоянии войны и не подвергалась прямой угрозе?»{577} Сопоставление слов Кеннеди с этой оценкой воочию показывает, что она чрезмерно заострена. Американский историк А. Мэтьюсоу писал через два с лишним десятилетия: «Настолько блестящим был собственный образ, созданный Кеннеди в этот день для его соотечественников, что ни политические катастрофы, ни даже достижения никак не могли его затуманить»{578}.

Не обошлось без небольшой накладки. 86-летний поэт Р. Фрост написал стихотворение, посвященное новому президенту, и должен был прочитать его на торжестве. Но солнечные лучи и свет прожекторов, направленных прямо на него, не дали возможности почти слепому поэту разглядеть текст. Вице-президент Линдон Джонсон попытался помочь, снял шляпу и заслонил ею Фроста от солнца. Но это не помогло. Жаклин Кеннеди вспоминала: «Он (Фрост. — Л, Д., Г. Ч.) выглядел так, как будто собирался заплакать»{579}. С огромным трудом поэт собрался с силами и вынужден был ограничиться декламацией своего старого произведения, которое хорошо помнил. Тем не менее его классическое произведение «Дар навсегда» прозвучало великолепно и оказалось вполне соответствующим моменту. Фрост с вдохновением декламировал:

Мы всё искали, где же наша слабость,Пока не поняли, что отделилиСебя от той земли, где мы живем,И отдались ей, и нашли спасенье.Мы уступили раз и навсегда,Не побоявшись воевать за это,Стране, туманно охватившей запад,Где всё: народ, история, искусства —Всё предстояло, в ней одной теперь{580}.

Непосредственно после инаугурации Дуайт Эйзенхауэр передал Кеннеди небольшой, но довольно тяжелый кейс под кодовым названием «Футбол», в котором находился документ исключительной важности «Инструкция о порядке действий президента в чрезвычайной обстановке». Эйзенхауэр еще раз разъяснил то, что Кеннеди было уже хорошо известно: этот кейс будут каждые восемь часов передавать друг другу из рук в руки закрепленные за президентом офицеры секретной службы. В то же время только у самого президента в потайном кармане находилась пластиковая карта — ключ к чемоданчику, — которая давала возможность передать соответствующий приказ.

Между прочим, изобретение карты-ключа, только появившейся на свет, было началом поступательного перехода в США, а затем и в других странах к использованию пластиковых карт в качестве удостоверений личности для самых разнообразных целей — от открывания дверей до получения денег в кассовых автоматах.

Церемония завершилась исполнением марша «Салют вождю», после чего супруги Кеннеди, почти не отдыхая, посетили целый ряд балов, устроенных в их честь в ряде ресторанов Вашингтона. Их сопровождали гордые отец и мать Джона. Основатель клана демонстративно надел то самое пальто, которое носил более двадцати лет назад, будучи послом в Великобритании. По его словам, пальто «даже не потребовало переделки»{581}.

За инаугурацией последовало появление массы новых людей в высшем государственном аппарате страны.

В промежутке между выборами и инаугурацией был сформирован кабинет министров, в котором ответственные посты получили наиболее верные соратники, люди, на которых Кеннеди мог вполне положиться. Он определил также состав ответственных сотрудников Белого дома, которые должны были стать его непосредственными помощниками во взаимоотношениях с другими отраслями власти, с прессой, с дипломатическим корпусом, в подготовке выступлений и, главное, в определении стратегической линии президента по важнейшим внутренним и международным проблемам.

Достаточно сказать, что важный пост министра юстиции (по традиции эту должность именуют attorney general — буквально генеральный прокурор, хотя никакого отношения к прокуратуре в европейском смысле она не имеет) получил младший брат президента Роберт Кеннеди. По поводу этого в прессе появилось немало критических, язвительных и просто негодующих откликов. Республиканцы сравнивали поведение нового президента с позицией его предшественника по отношению к своему младшему брату Милтону Эйзенхауэру — человеку сильного характера и блестящему организатору. Эйзенхауэр подумывал о назначении Милтона на ответственный государственный пост, но, опасаясь критики, так и не сделал этого.