Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Император перешел жить в Эрмитаж и допрашивал свозимых отовсюду мятежников в Итальянской большой зале. У печки стояло кресло и поодаль стол, за которым сидел генерал-адъютант Левашов и собственноручно записывал первые сбивчивые и взволнованные показания. В один из промежутков, когда арестованных выводили вниз, чтобы доставить в крепость, а свежих еще не было, Бенкендорф и повидал императора. Тот за последние дни как-то спал с лица. Бенкендорф, видя это, хотел было его подбодрить:

— Я не думаю, ваше величество, что известие о бунте в Петербурге, преувеличенное злоумышленностыо, послужит знаком к подобным же сценам в другой столице и в местах расквартирования армейских полков. Волнения передаются больше от незнания обстоятельств, и народ, собираясь в толпы, любопытствует, а при правильном осведомлении проявляет равнодушие к мятежникам и возвращается к своим занятиям.

И Бенкендорф коротко доложил об обстановке на Васильевском острове. Император скептически посмотрел на него.

— Ты так полагаешь?

— Да, ваше величество. Я сам командовал полками, в которых однажды произошло возмущение, и могу поручиться, что все там строилось на обмане. А как только обман рассеивался, люди быстро приходили в себя и раскаивались.

— Мне сейчас не нужны раскаяния. Мне нужна истина. Я желаю знать главных зачинщиков и наказать примерно. Я мог бы начать аресты накануне, и тогда бы они не смогли произвести беспорядка. Татищев мне предлагал сие совершить, но я не желал омрачать первые дни царствования. Никто не оценил великодушия. Теперь пусть пеняют на себя. Испорченное торжество должно обернуться для многих, и надолго, хорошим уроком. Одного человека в этой истории жалко — Алексея Орлова. Брат его среди страшнейших заговорщиков обнаружен. И посему я, жалея его, вычеркнул из списка учрежденной следственной комиссии, куда, кстати, ты вписан, и я очень надеюсь на тебя.

Бенкендорф сперва обомлел. Конечно, доверие нового императора милость необыкновенная. С другой стороны, он с Волконским, Пестелем и прочими общался, а кое с кем дружил и знал хорошо. Как выступать в роли судьи? Мучительно!

— Следственная комиссия должна выяснить все до конца. Ты многих указал еще четыре года назад. Там через одного приятель или сослуживец. Я помню: ты давно отошел от масонов, но повадку их, наверное, изучил. Мне покойный брат пересказывал поговорку парижского сыщика Видока: «Чтобы уметь открывать воров, нужно самому быть им!» — И государь улыбнулся побелевшими губами.

— Если вы вспомнили, ваше величество, о донесении четырехлетней давности, то уместно будет, не медля ни дня, послать в Царское и разобрать бумаги покойного государя. Среди них, вероятно, будет найдено полезное для следствия.

— Займись. А сейчас прости. Видишь, очередного привезли.

Бенкендорф повернулся — в дверях стоял корнет лейб-гвардии Конного полка князь Одоевский.

Жандармский офицер Пергамов доложил:

— Корнет Одоевский добровольно явился к обер-полицеймейстеру Шульгину и по распоряжению последнего препровожден на гауптвахту дворца.

Бенкендорф хорошо знал его отца генерал-майора Ивана Сергеевича Одоевского. Сын, кажется, поэт. Бенкендорф его видел не раз подле Грибоедова. Небольшого росточка, ловкий, отменный наездник. А как иначе — конногвардеец! И приятной внешности. Лицо белое, продолговатое, глаза темно-карие, выразительные, нос аристократический — острый и длинный, волосы пышные, темно-русые. Шрам на брови не портил, а придавал мужественное выражение. Пропал, мелькнуло у Бенкендорфа, совершенно пропал. Одоевского он заметил в толпе мятежников на Сенатской, но решил — обознался! Он пропустил мимо себя Одоевского и услышал возглас императора:

— И ты с ними, корнет?! Вот не ожидал! Какое горе причинил князю Ивану! Знает ли генерал, чем сынок развлекался? Но уже одно доброе дело ты совершил — явился с повинной! Если будешь откровенен — тебе зачтется! Бог милостив!

Одоевский молчал, опустив голову. Позднее Бенкендорф спросил у Сукина, где содержится Одоевский.

— Где ему быть, как не в Алексеевском равелине! Сам император место указал. Из первостатейных злодеев. И не проси, батюшка, ежели кто через тебя ход отыскал.

Комендант Петропавловской крепости подчеркивал свою строгость и неподкупность, хотя про его офицеров ходили разные слухи. Утверждали, и, вероятно, не без оснований, что за мзду устраивали свидания. Впоследствии это подтвердилось.

Первое заседание комиссии состоялось в Зимнем рядом с залой казачьего пикета. Отсутствовали только барон Дибич и генерал-адъютант Чернышев. Они не успели возвратиться с юга. Первые заседания проходили сумбурно. Сперва уточняли вопросы, но потом выяснилось, что надобно углубить их и ставить так, чтобы арестованный мятежник подозревал большую осведомленность комиссии. Первую скрипку здесь играл чиновник для особых поручений при военном министре Татищеве некий Боровков, человек купеческого вида, с длинными волосами, в сюртуке, с мягкой округлой физиономией, неслышным шагом и уклончивым взглядом. Строчил быстро и улавливал суть без дополнительных разъяснений. Формулировал услышанное спокойно, без низкопоклонства и злости, не стараясь утяжелить участь арестованного с помощью грамматики или каверзного построения фразы. Однако действовал прилежно, со всем жаром и усердием, впрочем, как и остальные члены комиссии, постепенно попавшие от него в зависимость.

Вскоре выяснилось, что комната рядом с залой казачьего пикета не годится для проведения заседаний. Арестованных приходилось везти из крепости, что вызывало любопытство прохожих. Иногда требовалось доставить нескольких подряд. Да и сбор в одно и то же время карет у подъезда дворца вызывал пересуды. Не в съезжую Зимний превращать! Постановили собираться ежевечерне у коменданта Сукина в крепости. Утром Бенкендорф отправлялся в Царское Село в кабинет покойного императора, чтобы разобрать бумаги, хранящиеся в ящиках стола и большой, красиво инкрустированной шкатулке.

Кабинет покойного императора находился на первом этаже с окнами в сад. Черные ветки выписывали на снегу замысловатую вязь. Было прохладно и неуютно. Пахло нежилым помещением, засушенными цветами и воском. В первый приезд Бенкендорф обнаружил конверт с запиской Грибовского, которую подал государю в конце мая 1821 года. Он вынул из конверта листки и с удивлением обнаружил, что на них нет ни одной пометки. Конверт вскрыт, и хотя бы однажды писанное Грибовским покойный император держал в руках. Но ни одной пометки! Ни одной!

А всего происшедшего могло и не случиться, если бы государь придал значение сообщению. Что им руководило? Неужели слова, сказанные Васильчикову:

— Се n’est pas à moi a sévir![61]

Неужели этот холодный и безжалостный человек чувствовал какую-то вину? Неужели он считал себя инициатором вольнодумных глупостей, о которых столько оговорено в первые месяцы царствования? Действительно, чужая душа потемки!

Бенкендорф отыскал и собственное письмо государю, исполненное горечи и надежды на справедливость. Он полагал, что император Александр откликнется, призовет для объяснений. Но тот не откликнулся и уже никогда не откликнется. Тайны он унес с собой в лучший мир, где нет ни наводнений, ни мятежей, ни казней, ни мучений.

На следующий день Бенкендорф опять выбрал момент и представил императору обнаруженные бумаги. Император открыл конверт и начал читать. Выражение лица его менялось — от недоумения к гневу. Он вскоре отложил сообщение и тихо произнес:

— Непонятно! Они почти все замешаны в бунте на Сенатской! Куда смотрел брат? Непонятно! Это надо осмыслить! В этом надо разобраться! Я жду от тебя, генерал, каждый день неофициального отчета о работе вашей комиссии. Не утаивай ничего! Вскоре гроб с телом брата отправится в неблизкий путь. Однако слухи его опередят. Надо принять все меры к спокойствию. Граф Кутузов надеется на твою поддержку. На похоронах Милорадовича будь при мне. И я, и генерал-фельдцейхмейстер отдадим последний долг. Ты знаешь, о чем просил он в последней записке? Чтобы я дал свободу его рабам и не оставил милостями Майкова. Старик с горя совсем ополоумел. Я полагаю, что он это больше для Телешовой сделал. И такого человека брат держал в генерал-губернаторах столицы полумира?! Кстати, Якубовича допрашивали? Каково твое впечатление? Кто он такой, наконец? Авантюрист или злодей?

— Самым тщательным образом я лично разберусь в преступлениях Якубовича. Завтра ему предстоит первая встреча с комиссией, ваше величество. Однако по предварительным розысканиям он личность совершенно предосудительная, авантюрная и преступная, со склонностью к насилию и убийству. Причем весьма часто обращался к толпе с буйными речами, потом под предлогом шпионства кинулся к вам с покаянными речами, однако с кинжалом за пазухой. По-моему, он несколько повредился умом от раны.