Великий перелом - Гарри Тeртлдав

Как и почти все, что говорил нацистский министр иностранных дел, заявление было в равной степени верно и бесполезно. Фон Риббентроп, плотного сложения, в тесном воротнике и с белым лицом, был похож на вареную свинину с голубыми глазами. Насколько представлял себе Молотов, у него и мозги были, как у вареной свинины, Но ради интересов народного фронта он удержался от колкости.

Донской стал переводить слово за словом.

Иден спросил Атвара:

— Должен ли я понимать, что мое присутствие здесь означает: Раса распространяет прекращение огня и на Великобританию точно так, как на других участников войны, представленных за этим столом?

Красивый англичанин — второе «я» Черчилля — уже задавал свой вопрос раньше, но не получал прямого ответа. На этот раз Атвар ответил. Переводчик-ящер, только что переводивший вопрос Идена, теперь передал по-английски ответ Атвара.

— Благородный адмирал в своей щедрости решил, что перемирие распространяется и на ваш остров. Оно не распространяется ни на одну из других территорий вашей империи за морем от вас и от этого острова.

Энтони Иден, хотя и умел сохранять невозмутимость, все же не дотягивал до уровня Молотова. Советский министр иностранных дел без труда обнаружил его ужас. Как и предсказывал Сталин, Британская империя уже мертва, и ее смерть возвестило зелено-коричневое существо ростом с ребенка, с острыми зубами и поворачивающимися на бугорках глазами. «Несмотря на весь ваш героизм, диалектика приговаривает вас к свалке истории, — подумал Молотов. — Даже и без ящеров это все равно случилось бы».

Джордж Маршалл:

— Для нас, адмирал, перемирия недостаточно. Мы хотим, чтобы вы ушли с нашей земли, и мы подготовились к тому, чтобы нанести еще больший ущерб вашим соплеменникам, если вы не покинете землю добровольно и быстро.

— Германский рейх высказывает то же самое требование, — заявил фон Риббентроп помпезно. — Фюрер настаивает на полном освобождении территории, добровольно находившихся под покровительством рейха и его союзников, включая Италию, на момент, когда вы и ваш народ прибыли из глубин космоса.

Как считал Молотов, ни одна из стран не находилась под покровительством рейха добровольно. Однако не это беспокоило его в данный момент. Прежде чем Атвар ответил фон Риббентропу, Молотов резко сказал:

— Большая часть территорий, на которые предъявляют свои требования немцы, была незаконно отторгнута от миролюбивых рабочих и крестьян Советского Союза, которому, как справедливо требует товарищ Сталин, генеральный секретарь коммунистической партии большевиков, они и должны быть возвращены.

— Если вы, тосевиты, не можете договориться, где проходят границы ваших империй и не-империй, почему вы ждете, что мы сделаем это за вас? — спросил Атвар.

Фон Риббентроп посмотрел на Молотова, который ответил ему каменной невозмутимостью. Они оба могли быть союзниками в борьбе против ящеров, но друзьями — ни теперь, ни в будущем — они не будут никогда.

— Может быть, — сказал Шигенори Того, — поскольку такая ситуация нетипична, то оба государства людей согласятся на то, чтобы Раса оставила за собой некоторую территорию между ними, которая служила бы буфером и помогала бы в установлении и поддержании мира во всем нашем мире.

— Необходимо уточнить границы этой территории, но в принципе идея приемлема для Советского Союза, — сказал Молотов. С учетом германских успехов не только с бомбами из взрывчатого металла, но и с нервно-паралитическим газом и управляемыми ракетами большого радиуса действия, Сталин хотел бы иметь буфер между советской границей и фашистской Германией. — Поскольку Раса уже находится в Польше…

— Нет! — сердито прервал его фон Риббентроп. — Для рейха это неприемлемо. Мы настаиваем на полном выводе, и мы продолжим войну, пока не добьемся этого. Так заявил фюрер.

— Фюрер много чего заявлял, — не без удовольствия сказал Энтони Иден. — Например, «Судеты — последняя территориальная претензия, которая есть у меня в Европе». Заявление вовсе не означает соответствия реальности.

— Если фюрер обещает войну, то он ее начинает, — ответил фон Риббентроп, и это возражение Молотову показалось более удачным, чем можно было ожидать от Риббентропа.

Джордж Маршалл кашлянул, затем сказал:

— Если уж мы перешли на цитаты, джентльмены, то позвольте привести цитату из Бена Франклина, подходящую к нынешним обстоятельствам. «Мы должны все быть в одной связке, или же нас повесят по отдельности».

Яков Донской прошептал перевод Молотову, затем добавил:

— На английском это игра слов, которую я не могу передать по-русски.

— К черту игру слов, — ответил Молотов. — Скажите им, что Франклин прав, и Маршалл тоже прав. Если мы собираемся образовать народный фронт против ящеров, то надо забыть об удовольствии целиться друг в друга. — Он дождался, когда Донской закончит перевод, затем добавил, но уже для самого переводчика:

— Если я лишен удовольствия сказать Риббентропу то, что я о нем думаю, я хотел бы, чтобы и никто другой этого тоже не мог сделать. Это не переводите.

— Да, Вячеслав Михайлович.

Он посмотрел на комиссара иностранных дел. Молотов пошутил? Его лицо отрицало это. Но лицо Молотова всегда и все отрицало.

Уссмак поднял топор, взмахнул им и почувствовал отдачу в руки, когда лезвие врезалось в ствол дерева. С шипением он высвободил лезвие и ударил снова. Чтобы срубить дерево при такой работе, понадобится вечность, и он скорее умрет от голода, чем сможет выполнить норму, которую Большие Уроды СССР установили для самцов Расы.

Нормы были такие же, как для людей Когда до своего позорного плена Уссмак думал о Больших Уродах, то на первом месте было именно слово «Уроды». Теперь он понял, что значит «Большие». Все инструменты, которые ему и его товарищам дали охранники, были рассчитаны на их род, а не на ящеров. Они были большие, тяжелые и неудобные. Самцов из СССР это не волновало. Бесконечный тяжкий труд при недостаточном питании вел к смерти пленников одного за другим. Охранников это тоже не волновало.

В короткий момент ярости Уссмак нанес сильнейший удар по дереву.

— Нам надо продолжать отказываться от работы, и пусть нас за это убьют, — сказал он. — Мы умрем в любом случае.

— Истинно, — сказал другой самец неподалеку. — Вы были нашим старшим. Почему вы поддались русским? Если бы мы держались вместе, мы заставили бы их дать то, чего мы хотели. Было бы хорошо иметь больше пищи и меньше работы.

Как и Уссмак, он утратил так много плоти, что кожа свисала с костей.

— Я боялся за наш дух, — сказал Уссмак. — Я был дураком. Наш дух будет потерян здесь довольно скоро, что бы мы ни делали.

Самец приостановил работу — и охранник поднял автомат, прорычав предупреждение. Охранники не трудились изучать языка Расы — они считали, что их и так поймут, и горе тому, кто не поймет. Самец снова поднял топор. Взмахнув им, он сказал:

— Мы можем попробовать еще одну забастовку.

— Можем, конечно, — сказал Уссмак, но голос его прозвучал неуверенно.

Самцы из третьего барака один раз попробовали, но проиграли. Больше они никогда не выступят единой группой. Уссмак был уверен в этом.

Вот что он получил за мятеж против вышестоящих. Какими бы гадкими ни представлялись они ему, самые худшие из них были в сто, в тысячу, в миллион раз лучше, чем его теперешние вышестоящие, на которых он горбатился. Если бы он знал тогда то, что знает сейчас… Его рот открылся в горьком смехе. Это то самое, что старые самцы всегда говорят молодым, только вошедшим в жизнь. Уссмак не был старым, даже с учетом времени, проведенного в холодном сне, когда флот летел на Тосев-3.

— Работать! — заорал охранник на своем языке. Усиливающего покашливания он не добавил, так что фраза звучала предположением. Однако игнорирование этого предположения могло стоить жизни.

Уссмак ударил по стволу дерева. Летели щепки, но дерево падать отказывалось. Если он не срубит его, они вполне могут оставить его здесь на весь день. Звезда Тосев оставалась в небе почти все время в этот сезон тосевитского года, но все равно не могла согреть воздух после недавних холодов.

Он нанес еще два сильных удара. Дерево вздрогнуло, затем с треском повалилось. Уссмак почувствовал что-то вроде веселья. Если самцы быстро распилят дерево на куски, которые требуют охранники, то смогут получить почти достаточно еды.

Набравшись храбрости, он на своем спотыкающемся русском языке спросил охранника:

— Правда, что есть перемирие?

Этот слух достиг лагеря с новой партией заключенных Больших Уродов. Может быть, охранник проникнется к нему добрым отношением после того, как он срубил дерево, и даст ему прямой ответ.

Так и оказалось, Большой Урод сказал: