Семь камней радуги - Диана Удовиченко

10 ноября 78 года. Не знаю, как это написать. Случилось чудовищное. Сегодня ночью с галереи раздался дикий крик, а затем стук от падения чего-то тяжелого. Мы все выбежали из своих комнат и увидели Петрушу, стоящего, облокотившись о перила. Увидев нас, он закрыл голову руками и забормотал: "Она хотела убить меня! Я не виноват, я защищался!" Дядя Алексей взглянул вниз, страшно вскрикнул и побежал в каминный зал. Доктор в это время увел Петрушу в его комнату. Я тоже хотела было спуститься вниз, но папенька остановил меня, сказав: "Не ходи, милая. Тебе не нужно этого видеть". Я услышала, как закричала маменька, и, вырвавшись из папенькиных рук, побежала вниз. На полу лежала тетя Анна, ее голова была как-то странно вывернута. И вся она была, как сломанная кукла - до того неестественной была ее поза. Сразу становилось понятно, что живой человек так лежать не может. Глаза ее были открыты, остановившийся взгляд устремлен в потолок. У меня за спиной раздалось тихое покашливание. Я обернулась: на лестнице стоял улыбающийся дедушка. Эта улыбка была так страшна и непонятна, что в глазах моих потемнело, и я провалилась в спасительное забытье. Последнее, что я услышала, был вой Пушка. Придя в себя, я увидела, что лежу в своей кровати, рядом сидит хмурый Петр Антонович и держит меня за руку. На полу сидел верный мой Пушок и смотрел на меня с невыразимой тревогой. Когда я открыла глаза, он радостно подскочил и принялся облизывать мое лицо. В первый миг я обрадовалась и улыбнулась, потом, вспомнив то, что произошло ночью, залилась слезами. "Ничего, ничего! Выпейте это, и все пройдет", - сказал Петр Антонович, протягивая мне стакан, наполненный до половины кисло пахнущим напитком. "Скажите, доктор, что Петруша?", - спросила я, принимая стакан. "Потом, все потом. А сейчас выпейте лекарство", - озабоченно проговорил Петр Антонович. Я выпила кисловатую жидкость, и через некоторое время мне ужасно захотелось спать. Проснулась я только к вечеру, чувствуя себя вполне здоровой. Сейчас я пишу эти строки, и мне не дает покоя одна мысль: неужели Петруша убил собственную мать? Как это возможно? Господи, спаси и сохрани нас, несчастных!…"

– История-то страшноватенькая, - прокомментировала Виктория.

Роки снова зарычал, он подбежал к лестнице и разразился визгливым, истерическим лаем, глядя на что-то, видное ему одному. Раздалось тихое хихиканье, и пес отлетел от лестницы, будто снесенный мощным потоком воздуха. Он жалобно заскулил, и Макс, кинувшись на помощь, подхватил его на руки, ощутив леденящий холод, пронесшийся над вздыбившейся собачьей шерсткой.

– Кто бы ты ни был, пошел прочь от моей собаки! - в ярости заорал он, хватаясь за меч.

В ответ кто-то снова тихо засмеялся.

– Ты в порядке? - спросил Макс Роки.

– Да, - ответил пес, - Только лапу ушиб.

– Что ты видел?

– Не знаю, это что-то очень злое. Оно стояло на лестнице.

– Человек?

– Нет, что-то непонятное.

Держа Роки на руках, Макс вернулся к камину и уселся на свое место, так и не спустив его на пол. Книга уже снова перешла к Виктории. Не обращая внимания на омерзительный смех, девушка начала читать:

"12 ноября 78 года. Петруша закрыт в своей комнате, и никто, кроме доктора, не посещает его. Он все время молчит и не отвечает на вопросы. Сидит, сжавшись в комок, и раскачивается из стороны в сторону. Доктор лечит его по своей методике, поит какими-то травяными настоями, и часами беседует с ним. Вернее, беседует один Петр Антонович, а Петруша только мычит и качается. Петр Антонович становится все мрачнее. Кажется, он не понимает, что происходит, и не в силах помочь несчастному Петруше. Бедный мой кузен! Каким он был веселым шалуном, какие проделки устраивал! И во что он сейчас превратился! Сегодня утром я услышала беседу доктора с папенькой. Петр Антонович вышел из комнаты Петруши, и они разговаривали с папенькой, стоя около моей двери. Папенька спросил: "Что с ним происходит, Петр Антонович?" Доктор ответил: "Я предполагаю наследственную болезнь. Сначала нервические припадки Павла Николаевича, теперь вот безумие Петра Павловича. У вас в роду были сумасшедшие?" Папенька замолчал ненадолго, затем сказал странным сдавленным голосом: "Вам достаточно посмотреть на моего отца". "Да-с, вы правы", - протянул Петр Антонович, - "Но тогда я бессилен". Я лежу в своей комнате. Петр Антонович, напуганный моим обмороком, запретил мне вставать. Мне кажется, он предполагает, что со мной тоже может случиться что-нибудь плохое, и пытается помочь хотя бы мне. Каждый день ко мне заходит дедушка, он по-прежнему добр и ласков со мной. Он часто делает мне подарки. Вот сегодня, например, принес прелестное кольцо с тремя изумрудами, расположенными, как лепестки цветка. Сегодня уехал Володя, он был очень испуган происходящим в нашем доме. Жаль, что я лишилась друга, но у меня нет сил на сожаления. Я теперь все время молюсь, как Дашенька, и пытаюсь понять, за какие грехи нас так наказывает господь?

20 ноября 78 года. Петруша убил себя. Он разбил окно в своей комнате и перерезал себе горло…"

Виктория подняла глаза и вопросительно осмотрела остальных. Все потрясенно молчали. Макс ожидал какого угодно развития событий, но самоубийство пятнадцатилетнего ребенка показалось ему чудовищным. Он подкинул в камин пару ножек от кресла и тихо спросил:

– А что там дальше?

– Следующая запись датирована уже январем следующего года.

"10 января 79 года. Уже зима. За окном падают пушистые снежинки. Как же долго я болела! Первое, что я увидела, открыв глаза, было лицо моей милой маменьки. Увидев, что я очнулась, она заплакала и засмеялась, а потом закричала, подзывая доктора. Вошел Петр Антонович, но не успел он приблизиться ко мне, как на кровать вскочил Пушок. Он визжал от радости и облизывал мое лицо и руки. Маменька не прогоняла его, она со слезами радости смотрела на эту картину. А в глазах Пушка тоже стояли слезы. И мне это не показалось! "Он так страдал, когда ты болела!", - сказала маменька, - "Мы все страдали!" А Петр Антонович сказал: "Ну-с, милая барышня, вы нас напугали!" Оказалось, что я, узнав о смерти Петруши, заболела нервной горячкою и была без сознания полтора месяца! И все это время маменька не отходила от моей постели. А Пушок сидел у ее ног и ждал, когда я очнусь. Теперь я вспомнила: в ночь, когда умер Петруша, Пушок вскочил с коврика, на котором спал, и громко завыл. Я проснулась и вышла на галерею. Петр Антонович открывал Петрушину комнату. Я вошла вслед за ним и увидела своего кузена с перерезанным горлом. Его грудь была в крови, а рана походила на разверстый в немом крике рот. Молча вернулась я в свою комнату, написала в дневнике лишь несколько слов, и упала. Сейчас все это вновь развернулось перед моим мысленным взором, и я заплакала. "Кто здесь обижает мою Оленьку?", - раздался веселый голос. В комнату вошел дедушка. Он радостно улыбался и говорил: "Ну вот, и очнулась, и слава богу! А то я уж думал, совсем тебя залечит наш эскулап! Не плачь, мой ангел! Дедушка принес тебе подарок!" Он протянул мне большую серебряную шкатулку, украшенную самоцветами. "Спасибо, очень красиво", - пролепетала я, смутившись таким щедрым подарком. Дедушка добродушно рассмеялся и сказал: "За что спасибо, Оленька? Открой же шкатулку!" Маменька вдруг порывисто поднялась и вышла из комнаты. Дедушка проводил ее взглядом и повернулся ко мне. Я открыла шкатулку: в ней лежала несказанной красоты диадема. Высокая, и зубчатая, как корона, она вся горела и переливалась из-за огромного количества бриллиантов. В середине сверкал продолговатый розовый камень величиной с голубиное яйцо. Его окружали камни поменьше, образуя вокруг розового камня несколько кругов: голубые, красные и коричневые. Заканчивалось все это великолепие белыми бриллиантами. Я смотрела на диадему и боялась прикоснуться к ней. "Что же ты, милая? Надень", - улыбнулся дедушка. Он взял диадему из шкатулки и сам надел ее мне на голову. "Какая же ты красавица!", - сказал он, - "Это твое приданое. Такой диадемы больше ни у кого нет, эти камни - единственные в своем роде. Все это - цветные бриллианты". Я была очень благодарна дедушке, но все равно чувствовала горе. У меня закружилась голова, и я, наверное, сделалась бледна, чем очень напугала дедушку. Петр Антонович, все это время сидевший в кресле в углу комнаты, подбежал ко мне и успокаивающе проговорил: "Ничего, ничего, это просто слабость после болезни. Ольге Николаевне нужно больше отдыхать". Дедушка склонился и поцеловал меня в лоб. "Спи, ангел мой", - сказал он и вышел из комнаты. Снова пришла маменька. У меня не было сил даже поднять руки, поэтому маменька сняла с меня диадему и положила ее обратно в шкатулку. Меня поразило то, что держала она ее двумя пальцами, как что-то гадкое, будто это была ядовитая змея, или какая-то грязь. Я хотела было спросить, почему, но все перед глазами моими поплыло, и я уснула. Проснулась лишь вечером, и попросила доктора дать мне дневник. Но даже держать перо для меня еще слишком тяжело, и меня снова клонит в сон. Спасибо тебе, господи, за мое чудесное выздоровление!"