Первая Мировая война - Анатолий Уткин

В германском министерстве иностранных дел Керенского охарактеризовали как "молодого и энергичного человека, настоящего русского по убеждениям, который желает блага своей стране и не скупится на английское золото, человек в любом случае желающий мира"{612}.

Лондон консолидируется

Тяготы войны в декабре 1916 года, как уже говорилось выше, привели к перегруппировке британских политических сил. В условиях неимоверного напряжения воля премьера Асквита стала терять те качества, которые она всегда демонстрировала: настойчивость, уравновешенность, силу. Сказалась гибель на Западном фронте его сына Герберт Асквит уходит в тень, а Ллойд Джордж устремляется к руководству. "Мне пришлось взять на себя страшную ответственность премьерства в условиях скверно проведенной войны".

Профессиональные военные один за другим предпринимали попытки решить судьбу войны решающим прорывом на Западном фронте. Среди политиков Ллойд Джордж, возможно, первым потерял веру в такой исход войны. И ему важна была поддержка человека, имеющего непосредственный полевой опыт. С его благословения Черчилль, прибыв с фронта в палату представителей, со всем талантом обрушился на стратегию "одного решающего удара". Черчилль потребовал созыва закрытой сессии парламента и на ней признал провал наступления французского главнокомандующего генерала Нивелля. Он задавал самые неприятные вопросы: "Кто может отрицать, что французы испытывают величайшее замешательство? Кто может отрицать, что наше наступление остановилось?"

В июле 1917 года Черчилль возглавил министерство боеприпасов. К рабочим Данди он обратился со словами: "Если когда-либо в истории Британии была необходимость стать скалой, то это сейчас"

Он сразу же обозначил главную опасность — впасть в детали. Ведь это и погубило двух его предшественников. Двенадцать тысяч чиновников работали в созданном в 1915 году для Ллойд Джорджа министерстве — это было слишком много для эффективного контроля. Реорганизация министерства, устранение системы финансового контроля, консолидация аморфной импровизированной структуры и одновременно наращивание военного производства — вот первостепенные задачи. Был создан Совет военного производства из десяти членов, каждый из которых курировал несколько (из пятидесяти) департаментов. Совет заседал каждый день, и к нему был приставлен секретариат. Через парламент был проведен закон о военных закупках, позволивший более эффективно решать вопросы огромной рабочей силы, подключенной к войне.

Британский кабинет наконец получает лидера, востребованного мировой войной. Черчилль в "Мировом кризисе" дает такой его портрет. "Ллойд Джордж обладал двумя характерными чертами, которые позволяли ему жить в гармонии с самим собой в этот период конвульсий. Во-первых, это способность жить настоящим. Каждое утро он обозревал насущные проблемы свежим взором, незамутненным предвзятыми суждениями, прошлыми оценками, былыми разочарованиями и поражениями. В горниле кризиса, когда мир представлял из себя калейдоскоп, когда каждый месяц удивительные события изменяли все ценности и отношения, эта неистребимая умственная бодрость, направленная к достижению победы, была редким благословением.

Его интуиция справлялась с кризисом лучше, чем логический процесс менее гибких умов. Свойство жить в настоящем и начинать каждый день с нового старта прямо вело к его второму бесценному достоинству. Ллойд Джордж в этот период, казалось, обрел уникальное свойство создавать из поражений базу для грядущих побед. Так, кризис с подводными лодками привел его к созданию системы конвоев; после поражения при Капоретто он создает Верховный военный совет; катастрофа 21 марта 1918 года (начало наступления немцев. — А. У). привела его к формированию объединенного командования и крупным американским подкреплениям. Он не сидел, ожидая, когда развитие событий позволит изречь мудрое суждение. Он вцепился в гигантские по масштабу события и всегда стремился подчинить их себе, не испытывая боязни в отношении возможных ошибок и их последствий. Традиции и рутина не беспокоили его. Он никогда не пытался превратить какую-либо фигуру среди военных или морских чинов в фетиш, за которым можно было бы спрятать свою репутацию. Им ничто не отрицалось априорно. К его прирожденному свойству управлять людьми ныне добавилось высокое чувство пропорции в определении военной политики и способность вникнуть в прежде чуждые проблемы".

Раскол среди русской демократии

Западным и германским дипломатам было трудно разобраться в русской политической сцене. Три лидера попеременно возглавляли ее в роковом 1917 г., они олицетворяли три мировидения, знаменовали три цельных периода русской революции. Все трое ненавидели друг друга. Речь идет о П. Н. Милюкове, А. Ф. Керенском и В. И. Ленине Для Ленина Милюков был классовый враг, а Керенский — мелкобуржуазная "балалайка". Для Керенского Ленин был заблуждающийся маргинал, а Милюков — неисправимый "ура-патриот", чуждый федерализму, социализму и демократизму. Для Милюкова Ленин был лишенный патриотического чувства социальный фанатик, а Керенский — талантливый болтун без царя в голове.

Возглавляемые Милюковым конституционные демократы в западных демократических установлениях, а не в патриархальном, урезанном парламентаризме Германии черпали вдохновение. Они видели начало новой эры: вступление в войну Америки делает Германию обреченной на поражение. После войны Россия будет в своих демократических реформах опираться на просвещенный опыт англосаксов и французов. Россию ждет приобщение к живительному для ее развития источнику. Уступка пораженцам, сторонникам примирения с Германией казалась Милюкову и его последователям национальной изменой. Но при этом они не стремились ввести в русскую действительность, скажем, британский абсолютный запрет на забастовки в военное время. Кадеты проиграли свою партию с самого начала, отбросив предшествующий режим слишком стремительно и положившись слишком — ради гарантий необратимости перемен — на гораздо менее ответственных за судьбы страны социалистов разных мастей. Им предстояло убедиться, что одновременное исчезновение царского бюрократического аппарата и деморализация армии лишает правительство двух главных властных рычагов, способных обеспечить жизненно важную долю преемственности.

Социалистические борцы за "войну до победного конца" отождествляли себя с социальными устремлениями русского народа. Это фактически выбивало всякую почву из-под политики блока с Западом. Русским народным массам воистину трудно было доказать, что "реакционные" центральные державы принципиально отличаются от "прогрессивного" Запада. "Нет, это не пройдет", — жестко говорил А. Ф. Керенский по поводу требований Милюкова относительно проливов. В ходе апрельского кризиса Милюков пытался совместить новую политику внутри страны со старой вовне. Готова ли была слабая русская буржуазия начать гражданскую войну в своей стране ради Босфора и Дарданелл? Даже лучшие, образованные русские начали ощущать неверность позиции, занятой Милюковым. И он проиграл свое дело, когда под угрозой социалистов включил в заявление Временного правительства двусмысленно звучавшее обращение ко всем державам использовать все возможности для достижения мира. Министр разъяснял послам, что это чисто декларативное заявление. Друг и сподвижник Милюкова В. Д. Набоков взывал к прагматизму Если Россия будет на стороне победителей, кто воспрепятствует ее требованиям? А если она будет среди проигравших, какой смысл в текущих словесных битвах? Есть даже мнение, что непримиримость в отношении Босфора была своего рода выполнением клятвы Милюкова своему павшему сыну{613}.

Но социалистам ничего уже не нужно было объяснять — они увидели в действиях лидера кадетов измену их справедливой и прекрасной позиции. В результате созванная социалистами массовая демонстрация политически убила последнего подлинного друга Запада в правительстве России. Социалистические министры — реализм в сторону: Керенский и его соратники, закрыв глаза, начали опираться на химеры. Они верили, что можно гнать солдат на смерть, одновременно призывая и врагов и союзников (и Берлин и Париж — Лондон) к социальному обновлению, немотивированному альтруизму и многому другому, никому кроме социалистов не самоочевидному. Призывы ко всем народам взять свою судьбу в свои руки (оглашенные задолго до Ленина) уже были попыткой примирить непримиримое — внутреннюю и внешнюю политику противоположного направления.

В России сталкиваются две точки зрения, два восприятия целей текущей войны. Старая известная политическая фигура, олицетворение русского либерализма — Милюков — призывает руководствоваться незыблемыми геополитическими реалиями и довести войну до победного конца, который заодно будет означать и торжество демократии в Европе. Новая политическая фигура — Керенский (товарищ председателя Совета рабочих и солдатских депутатов и министр Временного правительства) — в вопросе о целях войны вынужден больше учитывать позицию Совета. Разумеется, Запад на стороне Милюкова. Запад верит, что сходную с его взглядами позицию занимает армия и вся патриотическая Россия. При этом Запад (Палеолог) попросту стучится в открытую дверь, когда оказывает давление на Милюкова: "У вас более десяти миллионов человек под ружьем; вы пользуетесь поддержкой восьми союзников, из которых большинство пострадало гораздо больше вас, но при этом полны решимости бороться до полной победы. К вам прибывает девятый союзник — и какой! Америка! Эта ужасная война была начата за славянское дело. Франция поспешила вам на помощь, ни на миг не торгуясь из-за своей поддержки... Неужели вы осмелитесь первыми оставить борьбу!"{614}