Боттичелли - Станислав Зарницкий

Сандро не знал, сожалеть ему или радоваться по поводу укрепления власти Содерини. Их пути до сих пор не пересекались, но то, что гонфалоньер был решительным противником Савонаролы, наводило на печальные мысли — ведь он, Сандро, до сих пор на подозрении как один из приверженцев еретического учения фра Джироламо. Во всяком случае, он чувствовал, что церковь избегает давать ему заказы. И у него нет никаких средств переубедить их всех, да и стоит ли? И все-таки хотелось, чтобы Содерини обратил на него внимание — ведь он всегда был на виду у городских властей. Говорят, что городские власти планируют расписать фресками несколько залов в палаццо Веккьо. Неужели никто не вспомнит о нем, когда будут распределять заказы? Но теперь он даже не знает, к кому обратиться за содействием.

Как дар небес воспринял он появление в его мастерской купца, который выразил желание, чтобы мастер написал для него картину, прославляющую святого Зиновия и совершенные им чудеса. Они говорили долго, ибо Сандро нужно было уяснить, что именно желает этот заказчик. Ни в коем случае он не хотел того, чтобы его будущая картина по каким-либо причинам вызвала неудовольствие клиента: отрицательные отклики, тем более скандал, были ему сейчас ни к чему — с этой картиной он связывал большие надежды. Фактически это был последний шанс вернуть себе известность и былую славу. Ему самому было неприятно то, как он стремился предупредить каждое желание этого человека, который мало что понимал в живописи, но хотел иметь нечто, что могло бы украсить его дом и привлечь к нему внимание.

Сандро, естественно, не знал, что до него этот купец уже побывал у нескольких живописцев, но его желание, чтобы на одной картине было изображено сразу несколько чудес, совершенных святым Зиновием, вызвало их недовольство — они справедливо усматривали в этом стремление заплатить меньше, а получить больше. Нет, они не рисуют в такой устаревшей манере: несколько картин — пожалуйста, но одну с разными сюжетами? За такую возьмется разве что Сандро Боттичелли. Так купец оказался в мастерской Сандро и, обнаружив в ней полное отсутствие каких-либо начатых картин, понял, что здесь он обретет желаемое.

«Три чуда святого Зиновия» действительно выглядели старомодными, мало напоминая те картины, которые сейчас создавались во Флоренции под влиянием Леонардо. Конечно, никто не мог упрекнуть Сандро в том, что он не выдержал перспективы, разместив на своей картине столь любимые им теперь здания — холодные и безжизненные, с черными мертвыми окнами, словно сошедшие с чертежа архитектора. Лишь в просвете между этими зданиями виднеется ландшафт, но он никоим образом не оживляет этой будто вымершей площади, залитой полуденным безжалостно палящим солнцем; таково впечатление, ибо изображенные фигуры не отбрасывают теней. Линии четки и жестки — он так и не принял «сфумато» Леонардо. Хаотичность жестов, которая, по замыслу Сандро, должна была передать те сильные чувства, которые охватывали собравшихся поглазеть на чудеса святого, не была чем-то новым в творчестве Сандро, как вообще не было никаких открытий во всей этой картине, от которой он ждал многого. Нет, его воскрешения не произошло. И он сам понимал это: все усилия оказались напрасными, музы, как сказали бы его прежние друзья, оставили его, и оставалось только забросить кисти.

Он потерял что-то самое важное, что необходимо художнику. И началось это не сейчас. Работая для Медичи, он, по сути дела, писал то, что ему навязывалось против его воли. Потом пришел Савонарола, которому он поверил и боялся чем-либо нанести вред «царствию небесному», которое тот стремился создать. В результате все это было объявлено ересью. Так где же истина? Почему он оказался в положении человека, не ведающего пути? Мир все время менялся, изменились нравы и вкусы, и в метаниях то в одну, то в другую сторону он потерял самого себя. Когда он пытается возвратиться к прошлому, снова начать свой путь, он с ужасом убеждается в том, что его не приемлют, что предпочтение отдают другим, которых, по его мнению, и живописцами-то нельзя назвать. Время от времени у него просыпается самолюбие, он пытается убедить себя, что напрасно падает духом, что его по-прежнему ценят, но это состояние длится недолго, ибо он видит, что в действительности ценят совсем других.

Судьба посылает ему еще один шанс, чтобы преодолеть ту меланхолию, в которую он погружается все глубже и глубже, словно в трясину. Он вновь воспрянул духом: его все-таки не забыли — испанская королева Изабелла просит написать картину для ее капеллы в Гранадском соборе. Заказ весьма срочный, ибо Изабелла чувствует приближение смертного часа. Но скорее всего испанская королева и не знает о его существовании — просто те, кому поручено найти подходящего художника, знают ее вкусы и понимают, что для нее картина, написанная в новомодной манере, неприемлема. Как тот купец, который заказал ему чудеса святого Зиновия, они отдают предпочтение Сандро — он может написать именно так, как это требуется, чтобы не оскорбить вкусы Изабеллы.

Ему намекают, как он должен писать, и Сандро соглашается. Он предпочел бы написать Мадонну, но от него требуют Христа в Гефсиманском саду, и здесь он не смеет перечить: воля заказчика для него закон. О человеческая натура! Он не знает, что может понравиться королеве, но ему говорят, что, учитывая ее состояние, не следует писать слишком мрачно. И хотя сюжет требует того, чтобы дело происходило ночью, он изображает светлый день, грот, окруженный изгородью, и спящих стражей. Все так примитивно и так не похоже на то, что он создавал до сих пор. Кажется, что чудеса святого Зиновия и этот его Христос, написанные почти в одно время, созданы разными художниками, причем не столь уж искусными. Сандро, однако, хочет верить, что это именно то, что мечтает получить от него испанская королева. Ее мнения он так и не узнал: картина была доставлена в Испанию уже после смерти Изабеллы.

В этой последней погоне за покинувшей его славой, которая все-таки ускользала от него, он уже не обращал внимания на то, что происходило вокруг. Между тем события были значительные, могущие многое изменить в судьбе города да и в его собственной. Так же, как и он, Флоренция жила в ожидании каких-то перемен, которые снова возвратят ей ведущее положение, которое она так привыкла играть. Во времена Медичи она считала, что несет Италии античную мудрость и красоту, при Савонароле полагала, что возвращает ей истинную веру. И сейчас город, так же как Сандро, тешит себя иллюзией: вот-вот случится нечто, что в корне изменит его нынешнее не особо блестящее положение.

1503 год вроде бы дает надежду на это: злосчастный Пьеро Медичи утонул в Тибре, и как будто бы никто из его семейства не претендует больше на господство над Флоренцией. 18 августа скончался — как говорили, от яда — папа Александр VI, а это значит, что теперь можно не опасаться Чезаре Борджиа: что он может без поддержки могущественного отца? Все складывается как нельзя лучше. Но только не для Сандро: он так и не смог восстановить свое положение первого живописца Флоренции, хотя никто не мешал ему сделать это — наоборот, даже помогали. Но время его, видимо, прошло, и победить в соревновании с молодыми живописцами ему вряд ли суждено. Продолжают уходить последние из тех, кто хорошо знал его и преклонялся перед его искусством. 20 мая на своей вилле скончался Лоренцо ди Пьерфранческо, до конца жизни остававшийся под подозрением как член семейства Медичи.