КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко

и общественными идеями и идеалами Запада, что во время войны и после нее стало доступно многим миллионам русских людей. Этот вполне естественный интерес и был объявлен «низкопоклонничеством перед Западом» или «безродным космополитизмом».

Сталин и Жданов пытались таким путем подавить в народе стремление выяснить характер и происхождение двух главнейших явлений, которыми привлекал к себе Запад: свободы и высокого материального уровня жизни.

Как бы в компенсацию за это запрещение народу был предложен самый вульгарный шовинизм, ничего общего не имевший ни с русским национальным сознанием, ни, конечно, с русской культурой.

В эти послевоенные годы аппарат Жданова мобилизовал все силы, дабы декларировать превосходство русских над всем миром во всем, начиная с изобретения книгопечатания и первого паровоза и кончая большинством географических открытий.

Шовинистическая лесть, инспирированная Агитпропом, не могла не вызывать отталкивания у народа, культура которого задолго до большевиков получила мировое признание. Она отражала коммунистический комплекс неполноценности в области культуры, который партийное руководство в послевоенный период пыталось механически перенести на весь народ.

Ждановская политика репрессий и угроз «чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой»[502], распространялась на многих писателей, композиторов и особенно на историков.

Уже Постановление от 26 августа 1946 года особенно остро нападает на «… чрезмерное увлечение постановкой пьес на исторические темы»[503].

Особенно начиная с 1948 года, в советской прессе под давлением ждановского Агитпропа появляется много статей, обвиняющих как отдельных историков, так и Институт истории Академии наук в целом в «забвении партийности в научной работе», в «буржуазном объективизме», в «грубоошибочных антимарксистских трактовках ряда важнейших исторических проблем»[504].

Редакционная статья журнала «Вопросы истории», вспоминая «шатания» в рядах историков, перечисляет теперь все их «грехи» времен войны и сразу после нее: «… была сделана попытка оправдать войны Екатерины II тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим естественным границам и что в результате приобретений Екатерины советский народ в войне с гитлеризмом имел необходимые спасительные плацдармы для обороны. Раздавались требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе впервой половине XIX века и о царской России, как тюрьме народов … Подымались на щит, как якобы герои русского народа, генералы Скобелев, Драгомиров, Брусилов, а в Армении ухитрились превратить в национального героя даже Лорис-Меликова. Кое-кто договорился до того, что открыто стал требовать замены классового анализа исторических фактов оценкой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения национально-государственных интересов. Понадобилось прямое вмешательство Центрального Комитета нашей партии, созыв им специального совещания историков, чтобы дать отпор этим ревизионистским идеям»[505].

Власть признала, что во время войны обнаружился массовый отход от коммунистической доктрины. В 1948 году по официальной оценке редакционной статьи «Вопросов истории» оказывается: «…во время Отечественной войны в силу целого ряда обстоятельств на отдельных участках исторической науки произошло усиление буржуазной идеологии»[506].

Патриотическая и национально-государственная точка зрения, допущенная частично во время войны, снова была объявлена «буржуазной».

Большое количество ценных работ было подвергнуто разгрому, еще большее, вероятно, не увидело света[507].

Редактор сборника «Петр Великий», профессор А. И. Андреев, подвергшийся особо жестоким нападкам, заявил о своей работе — «… книга готовилась в 1942–1944 годах, а вышла в свет в 1947 году», редактор «не перечитал своей статьи» и «многое из того, что в ней есть, он не стал бы писать теперь»[508].

Но несмотря на все усилия ждановского аппарата, свести на нет тот огромный психологический перелом, который пережил весь народ во время войны, коммунистической власти не удалось. Тонкий наблюдатель и живой свидетель этого времени Б. Л. Пастернак пишет об этом времени:

«Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победой, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание»[509].

Глава 37

Партия после войны

Преодоление послевоенного кризиса, хотя и скрытого за помпезным фасадом сталинского владычества, было особенно трудным для коммунистической власти еще и потому, что сама партия и качественно и количественно изменилась во время войны.

В период укрепления диктатуры и отстройки своего единовластия Сталин непрерывно «чистит» партию, одновременно и сокращая ее состав и превращая оставшихся, путем запугивания, в послушных, готовых слепо исполнять его волю людей.

В тридцатых годах Сталин отказался от массовых полупринудительных наборов в партию, как это практиковалось в период между смертью Ленина и началом коллективизации.

Если «объединенная оппозиция» выдвигала требование «орабочивания» партии, то Сталин, отлично зная силу аппарата, начиная с 1933 года проводит ряд последовательных «чисток», закончившихся массовыми арестами в 1937–1938 годах. В результате, несмотря на постоянный приток новых членов, из 3 миллионов 534 тысяч членов и кандидатов партии, состоявших в ней на 1 января 1933 года, к 1 января 1938 года в партии оставались лишь 1 миллион 920 тысяч, из них 514 тысяч — кандидатов.

1 миллион 406 тысяч членов партии — это была та узкая база, на которую опирался Сталин. Высшая партийнополитическая секретарская бюрократия, верхушка советского аппарата и армии, аппарат НКВД — составляли едва ли не половину партии.

Перед стоявшей вплотную угрозой войны незначительное количество коммунистов (их остро не хватало, например, на замещение постов политсовета в армии, особенно среднего звена) вызывало серьезное беспокойство у власти. Важно было перед лицом врага связать хотя бы формально максимальное количество людей, и особенно командного состава, с партией.

Сталин, видимо под влиянием Жданова, резко меняет свою политику в отношении партии. Со свойственной ему хитростью, он, начиная с 1939 года, стремится связать как можно больше интеллигенции с морально-политической ответственностью за свою политику по отношению к народу.

В страхе перед возможной войной, Сталин стремится как в глазах народа, так и в глазах будущего внешнего врага переложить ответственность за свою политику на широкие массы «коммунистов», которые в случае войны вынуждены будут защищать власть, просто потому, что им придется драться за свою жизнь.

Решение о переводе партии с узкой базы на широкую было фиксировано на XVIII съезде, собравшемся, после долгого (пятилетнего) перерыва, в марте 1939 года. Весной этого года, полного предвоенных конфликтов во внешней политике, был уже ребром поставлен вопрос о присоединении СССР или к «державам оси», к Гитлеру, или к западным демократиям и вскоре начались переговоры с обеими сторонами, приведшие к торжественному прилету Риббентропа в Москву и подписанию августовского пакта с Гитлером, развязавшего Вторую мировую войну.

Несмотря на то, что двери в партию были уже широко открыты, к марту 1939 года в партии