Сын Человеческий - Руслан Хазарзар

Христиане возражают: Бог в великой Своей милости дал созданиям Своим свободную волю. А религия несет с собой созидательные тенденции. Десять библейских заповедей (Исх.20:3-17; Втор.5:7-21) и Нагорная проповедь Христа (Мф.5–7) являются основным кодексом нравственности. Где вера, там правильно, там верно. Но атеисты твердят свое: вместе с тем религия порождает национализм и фанатическую ненависть к неверному. Люди склонны к максимализму и постоянно бросаются в крайности. Поэтому они оставляют заповеди «не суди», «не убей» и осуждают того, кто не разделяет их веру, и убивают того, кто признает другого Бога или исполняет другие ритуалы. Если внимательно посмотреть на войны, которые происходили со времен возникновения религий и происходят в наши дни, то легко убедиться, что чуть ли не главным условием, послужившим для начала войны, являются религиозные противоречия; во всяком случае, темные дела власть придержащих мира сего прикрываются религией. Избиение пророков, Крестовые походы, инквизиция, еврейские погромы, разрушение церквей в советской России, — все это лишь различные стороны одной и той же монеты.

Если бы Россия не отошла от Бога, свидетельствуют православные, то избежала бы всех революций и процветала бы и по сей день. Атеисты прекословят: если бы не было служителя культа — попа Гапона, — то не было бы и революции 1905 года; если бы Россия не заступилась за православных «братьев сербов», то не вступила бы в первую мировую войну; а если бы не эта война, то не было бы ни Февраля, ни Октября…

Господи! — восклицают христиане. — Нельзя судить о религии, основываясь лишь доводами разума. На это атеисты приводят слова Л. Н. Толстого из Дневника (1891, 18 апреля): «Разговаривал с Цуриковым о вере. Он повторяет ужасную фразу о том, что разуму нельзя доверять. Не верить разуму — все равно, что не верить обонянию и вкусу для пищи. Тот, кто, преподавая учение, говорит: принимайте его, не доверяя разуму, — делает то же, что говорит баба, подавая гнилой квас, говоря: не раскушивайте, т. е. не внюхивайтесь, не поверяйте вкусом. Разум, нужный на все, на проверку всех житейских дел, и который мы старательно употребляем для проверки качества, количества покупаемого, продаваемого, самых неважных вещей, вдруг оставить, когда дело идет о всей жизни — по их понятиям даже и вечной жизни! Требование не доверять разуму может быть заявлено только теми, которые предлагают что-либо дурное, долженствующее быть отвергнуто разумом; так же как только квас гнилой баба советует не раскушивать. Разум церковниками употребляется не на то, чтобы познавать истину, а чтобы то, что хочется считать истиной, выдать за таковую».[852]

Православные возглашают: ваша беда в том, что вы не верите в Бога. «Верую, Господи! помоги моему неверию», — цитируют атеисты Евангелие (Мк.9:24) и смеются.

Вот такие вот споры идут и, думаю, будут идти между верующими и неверующими. Но еще более ожесточенные споры возникают между двумя ветвями верующих. Так, Л. Н. Толстой был отлучен от Церкви не потому, что отрицал существование Бога, а потому, уверен, что проповедовал свое, отличное от традиционного, вероучение. В частности, в своей статье «Ответ на определение синода от 20–22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма», написанной в начале апреля 1901 года,[853] Л. Н. Толстой свидетельствует: «То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему {…}. Я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения[854] {…}. То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же — духа, бога — любовь, единого бога — начало всего не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли бога, выраженной в христианском учении {…}. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла и буквы евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. В елеосвящении так же, как и миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, — прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10)[855] {…}. Если когда какой человек попытается напомнить людям, что не в этих волхованиях, не в молебнах, свечах, иконах — учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимается стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа». В конце данной статьи Л. Н. Толстой приводит слова английского поэта С. Т. Кольриджа (Coleridge), которые взял также эпиграфом к «Ответу…»: «Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя больше всего на свете».[856]

Высказывается Толстой по поводу религии и в своих Дневниках. Например, Дневник. 1890, 3 августа: «Как грубо я ошибаюсь, вступая в разговор о христианстве с православием, или говорю о христианстве по случаю деятельности священников, монахов, синода и т. п. Православие и христианство имеют общего только название. Если церковники — христиане, то я не христианин, и наоборот».[857] Дневник. 1893, 23 мая: «Я живу только для исполнения воли бога, установления его царства; для установления его царства нужно гонение невинных. Чем больше гонения, тем очевиднее его истина. И поэтому все, что вы мне сделаете дурного — до пыток и казни, полезно для дела божьего и радостно для меня».[858]

Конечно, Л. Н. Толстой прав, что православие отошло от Библии, опираясь более на Предание, хотя апостол Павел заповедовал «не мудрствовать сверх того, что написано» (1 Кор.4:6; ср. Кол.2:8), — сверх того, что уже было написано во времена Павла. Да, слова Иисуса можно отнести к современным христианам: «Вы устранили заповедь Божию преданием вашим» (Мф.15:6).

Однако Л. Н. Толстой не учитывал того факта, что если бы христианство не приспосабливалось к язычеству, то оно, по всей вероятности, оказалось бы нежизнеспособным и затихло бы, как иудео-христианство; и тогда сам Толстой вряд ли бы узнал об Иисусе и Его учении. Вероятно, в этом мире выживает только то, что умеет приспосабливаться; и это относится как к живому существу, так и к религии, учению в целом. Учение Платона отчасти сохранилось в неоплатонизме, учение христианства — в неохристианстве. И, быть может, Богу угодно именно это приспособленчество (Деян.5:38–39)…

Кроме того, Л. Н. Толстой, по-видимому, не учитывал и того немаловажного факта, что критика Церкви не всегда приводит к созидательным результатам, ибо если Иисус в какой-то мере понятен избранному меньшинству, то Церковь понятна подавляющему большинству, которое, отрицая Церковь, сразу же начинает отрицать и учение Иисуса.

Философия — удел меньшинства. А если эта философия еще и правдива сама перед собой, то ее удел — частичное, а то и полное забвение. Человечеству нужна вера — в светлое будущее, в хорошего царя, в благополучие; ему не нужно объяснение, почему все эти блага недосягаемы, почему человеческая психика не сможет ничем насытиться (ср. 1 Кор.1:21–22). И религия дает эту веру — веру в вечную блаженную жизнь при выполнении известных условий, и человечество не доходит в своей беспомощности до сумасшествия и самоистребления. Но тем не менее греческая философия и христианство во многом взаимосвязанны.