Адъютант его превосходительства - Игорь Болгарин

— Юра, я тебя спрашиваю?! — громче и настойчивее повторил Кольцов. — Ты не видел мой френч?

Юра оторвал глаза от книги, поковырял пальцем подоконник нехотя сказал:

— Видел.

— Где он?

Юра, понурив голову, молчал. На лбу его собрались морщинки: он что-то лихорадочно соображал.

— Ну?

— Я… я его взял.

— Как — взял? Куда? — изумлённо переспросил Кольцов.

Юра поднял голову, посмотрел на Кольцова и опять молча потупился.

— Юра, может, ты мне все-таки объяснишь?..

Юра продолжал молчать. Губы у него задрожали.

— Я… я не могу сказать… я ничего не скажу, — прошептал он прерывающимся голосом.

Кольцов несколько мгновений молча смотрел на него долгим, выжидающим взглядом, потом резко повернулся, пошёл к выходу. Распахнув дверь, он остановился, с укором бросил через плечо:

— А я думал, мы — друзья! — И вышел, забыв закрыть за собой дверь. Юра ещё какое-то время крепился, глотая ком, подступающий к горлу. Потом по его щекам потекли бессильные, горькие слезы.

В кабинет Щукина неуклюже вошёл штабс-капитан Гордеев. Остановился у двери, тихо кашлянул.

— Что? — не поднимая головы, спросил. Щукин.

— Ваше высокоблагородие, я только что из тюрьмы… ротмистр Волин покончил жизнь самоубийством.

Щукин резко поднял голову.

— Написал на стене камеры: «Присягаю богу, это — ошибка». И… ещё…

— Что?

Штабс-капитан замялся.

— Вас обругал… матерно…

— Подлец!

Гордеев не собирался уходить. Он держал в руках какие-то бумаги.

— Что-нибудь ещё? — спросил Щукин.

— На ваш запрос Казань сообщает… Поручик Волин Алексей Владимирович служил в казанском жандармском управлении, равно как брат его ротмистр Волин Леонид Владимирович… Подтверждают — ротмистр Волин Леонид Владимирович был убит при усмирении студенческих волнений, поручик же Волин в октябре пятнадцатого был откомандирован в Москву. Отзываются о нем с похвалой. Пишут…

— Это уже не имеет никакого значения, — мрачно процедил сквозь зубы Щукин. — Впрочем… — И он вдруг замер, поражённый предельно простой мыслью: «А что, если это действительно ошибка?.. Если враг — не Волин?.. Если кто-то другой?.. Но ведь это должно означать только одно, что он — Щукин — проиграл эту игру».

Даже само это предположение показалось Щукину чудовищным и нелепым, он верил в безошибочность своего трюка с проверкой.

Штабс-капитан Гордеев не уходил, ждал распоряжений.

— Вы свободны! — кивнул Щукин.

Гордеев неторопливо вышел. А Щукин продолжал стоять возле стола, и пальцы его выбивали дробь. Так неожиданно поразившая мысль не оставляла его.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— Кто… кто дал вам право освобождать арестованных? — На лице Щукина бушевала неукротимая ярость.

Градоначальник смотрел на Щукина, как кролик на удава, пот страха и унижения заливал ему глаза. Губы у него вздрагивали, но он не пытался оправдаться:

— Я приказал выгнать только железнодорожников, посаженных за мелкие проступки. Это же форменное безобразие — на станции уже стало некому работать. Срываются военные перевозки…

— Вы ответите за свою глупость, если это не нечто большее! — с холодным презрением перебил его Щукин.

Градоначальник побагровел.

— Мне шестьдесят пять лет. Сорок пять из них я прослужил верным слугой его императорского величества. Да-с, прослужил! И никто — вы слышите? — ни разу не посмел меня оскорбить! — задыхаясь от негодования, процедил Щетинин. — И наконец, я выполнял волю командующего!

Щукин удивлённо посмотрел на градоначальника.

— Вы хотите сказать, что арестованных приказал освободить командующий?

— Да… То есть не совсем так… — замялся градоначальник и вытер платком мокрое лицо. — Мне позвонили из штаба, и я приехал… Командующий был занят, и мне сказали…

— Кто? — резко спросил Щукин.

— Павел Андреевич… Адъютант его превосходительства… Он сказал, что… ну, что срываются перевозки, а в тюрьме много железнодорожников… командующий гневался… — Щетинин облегчённо вздохнул, ему показалось, что наконец он нашёл верные слова, оправдывающие его. Он ведь — исполнитель. Всего лишь только исполнитель распоряжений вышестоящего начальства.

Воцарилась тягостная тишина, которая, казалось, длилась бесконечно.

— Идите, полковник! — наконец нарушил молчание Щукин, удручённый непоколебимой простоватостью Щетинина. И, отвернувшись от градоначальника, сел в кресло. Не оборачивался до тех пор, пока тот, возбуждённо гремя шашкой, не дошёл до двери и не закрыл её за собой.

Спустя немного времени полковник скорым шагом направился в приёмную, вызывающе остановился посередине, не глядя на Кольцова и не обращаясь к нему, спросил:

— Союзники отбыли?

— Так точно, господин полковник! — ровным голосом ответил адъютант, он привык к устрашающим странностям начальника контрразведки.

Ни о чем больше не спрашивая, полковник скрылся в кабинете командующего.

Теперь Кольцов обеспокоенно смотрел на закрывшуюся тяжёлую дверь…

При появлении Щукина командующий отложил в сторону циркуль и карандаши. На столе была расстелена мелкомасштабная карта района Белгорода, Орла.

— Владимир Зенонович, скажите, вы отдавали распоряжение об освобождении из тюрьмы железнодорожников?

Ковалевский машинально снял пенсне, стал медленно протирать его платком, не сводя глаз со Щукина.

— Видите, Николай Григорьевич! Как вам известно, планируется генеральное наступление. — Назидательная интонация командующего неприятно уколола Щукина. — Естественно, предвидятся большие и срочные переброски войск и военных грузов в район основного ударного направления. А транспортное ведомство уже сейчас — да-да, уже сейчас! — жалуется на нехватку паровозных бригад. Не паровозов, заметьте, а паровозных бригад… Однако чем вы так взволнованы?

— Нет-нет, ничего, — досадуя на себя, сказал Щукин. Закравшиеся было в его душу подозрения командующий рассеял. Очевидно, это была всего-навсего халатность градоначальника. Не больше. Подняв глаза на Ковалевского, Щукин глухо добавил: — Из тюрьмы были выпущены железнодорожники из паровозной бригады сто пятого-бис, те самые, не без помощи которых был убит капитан Осипов. Я, конечно, уже принял меры, но поиски пока не дали никаких результатов…

Оба долго молчали: Ковалевский — удивлённо, Щукин — уязвлено.

— Вас преследуют неудачи, полковник, — угрюмо напомнил прежний их разговор Ковалевский.